Эдуард Веркин ОСТРОВ ПОСЛЕДНЕГО ЗЛОДЕЯ Глава 1 В «Батискафе» Началось все в «Батискафе». Все приличные истории начинаются в более приличных местах и при более драматичных обстоятельствах. Допустим, на корабле. На красивой яхте, допустим. Поймают люди акулу, пузо ей вспорют, а там бутылка. А в бутылке, само собой, записка. Про то, что судно такое-то потерпело крушение, что герои спаслись на островах, вот только координаты этих островов напрочь водичка разъела, а вообще поспешите, людоеды уже подбираются. Ну и вперед – целая компания всяких там сэров и пэров отправляется в путешествие вокруг света. Или детишки в одном милом провинциальном городишке вдруг замечают, что взрослые начинают вести себя как-то ненормально. Никто не курит, не ругается, все классическую музыку слушают и флористикой занимаются. И постепенно становится ясно, что это они – пришельцы. И детки берутся за оружие. Или метеорит загадочный падает, и прямо на коровник… Все красиво, все нормально, как в старину говорили – культурненько, как у людей. А у меня как всегда. Через пятку. А между тем эта история имела наисерьезнейшие последствия. И не только для меня. Впрочем, буду рассказывать по порядку. «Батискаф»! Кто только такое название придумал? «Батискаф», видите ли! А почему не «Саркофаг»? А почему не «Туляремия»? «Бешенство енотов»! «Желтая плесень»! А почему не «Дубрава»? И что самое главное – никаких батискафов на тысячу миль в округе нет, последний затонул еще во времена реактивных самолетов, когда… Ну да ладно, началось все как раз с этого самого «Батискафа». Вообще-то меня выгнали из дискуссионного клуба «Батискаф» еще зимой, в феврале. По причине совершенно вздорной, между прочим, жалкой, поражающей своей ничтожностью. Тогда как раз была моя очередь делать доклад на свободную тему. Как работает дискуссионный клуб? Кто-нибудь придумывает тему, пишет доклад, высасывает из пальца аргументы, все остальные говорят, что это не доклад, а чушь, что такому докладу место в… Одним словом, стоит его сбросить со звездолета современности. Задача же докладчика – всех переспорить, всех перебодать. Доказать, что все остальные дураки, круглые бестолочи и квадратные полумозглики, один он, Стрыгин-Гималайский, весь с ног до головы в аметистах, платине и в прочем сиянии. Кто переспорит – тот и победил. Кто победил сокрушительно, того могут отправить на региональные соревнования, в саму Костомукшу, а потом, может, даже и на Луну – на Луне, как известно, самые свирепые спорщики. В прошлом году в полуфинале системной олимпиады «Большой Спор» страсти накалились так, что один лунный Цицерон одного земного Цицерона укусил за голову. А вообще-то считается, что в спорах оттачивается мыслительный аппарат и иногда даже рождается истина. И вот стало так – Потягин Виталий, лидер дискуссионного клуба «Батискаф», сумел доказать, что между землетрясениями и поведением тигровых креветок в глубинах морей, оказывается, есть связь. Поразил всех в гипоталамус, я спать два дня не мог, все думал, думал, не мог поверить, – это один Потягин такой идиот или все остальные тоже? Ну и не утерпел, написал по этому поводу. Целую неделю старался, каждый вечер после уроков подбирал аргументы, приводил исторические прецеденты, ссылался на труды разных древних философов, от которых даже ДНК в костях уже не осталось. Написал и зачитал, взойдя на трибуну. Доклад мой назывался «Записка о креветочном скудоумии». Подробно, обоснованно и, что самое главное, убедительно я доказывал, что все члены дискуссионного клуба «Батискаф», включая Потягина Виталия, умственно отсталые, отягощенные комплексами и маниями недотепы, годные только на то, чтобы работать в меркурианских лишайниковых оранжереях. Доклад выслушали в молчании. Спорить со мной не решился никто. Доказывать, что ты не дурак, – самая глупая и бесполезная штука во Вселенной. Если ты начинаешь горячо доказывать, что ты не дурак, все окружающие тут же начинают думать, что ты как раз и есть самый распоследний дурачище, просто гигант дурачизма, столп, Иванушка Туполяйнен собственной персоной. Так что мне никто не возражал. Я победил. Но злобу эти коварные батискафовцы затаили. Они вынуждены были делегировать меня на зональные соревнования в Костомукшу, где я, к своему удивлению, тоже одержал победу – на всех участников навалился неизвестный штамм желудочного гриппа, остался один я и девочка из Аддис-Абебы, конечно же, я с ней справился. И как самый лучший спорщик получил Лунную Карту – она позволяла мне в течение ближайших пяти лет участвовать в Большом Споре – соревновании дискуссионных клубов всей Солнечной системы. Встретили меня безо всякого триумфа, ни позолоченных колесниц, ни лепестков роз, ни фанфар и литавр. Мрачный Потягин предложил мне добровольно отдать Лунную Карту клубу, я предложил ему добровольно посетить Нептун. После этого единогласным решением меня из клуба вышибли. Честно говоря, я не очень расстроился, мне уже самому все это надоело. Я тогда как раз обдумывал одну идею… Тогда я серьезно интересовался новейшей историей, в частности японской. И очень меня занимала печально известная Токийская Давка. Собрал материалы, загрузил в считалку, повертел так, повертел сяк – все получалось. И подтверждало мою теорию сверхразумной достаточности. Смысл теории прост – история всегда выбирает самые лучшие варианты. Какими бы ужасными они ни казались современникам, но, с точки зрения Будущего, варианты эти были наилучшими. Вот взять ту же Хиросиму. Атомную бомбардировку. Ужасные жертвы, жуткие последствия. Но с тех пор ядерное оружие не применялось больше никогда. А если бы не бомбили? Если бы пустили в ход через двадцать лет? Накопили бы атомных бомб побольше, настроили бы ракет, да как начали бы пулять направо-налево… И все. Или та же Токийская Давка. Девятнадцать тысяч задохнулись, реанимировать не удалось. Трагедия. Буквально через три года аналогичная ситуация повторилась в Филадельфии. Только народу было в тринадцать раз больше, и почти треть – дети малолетние. Но с учетом печального японского опыта более масштабную катастрофу удалось предотвратить. Я даже работу написал небольшую на эту тему, назвал «Принцип ящерицы». Ну, типа, ящерица всегда жертвует малым – чтобы сохранить жизнь, отбрасывает хвост. Послал в «ВопИс». А они взяли и напечатали. Но только не в рубрике «Новое в науке», а в рубрике «Скрижали лженаук». Очень я на них тогда разозлился. Даже от подписки на полгода отказался. Девять лет «Вопросы Истории» выписывал, благоговел с начальной школы, а они мне такой шпицрутен вкорежили. Так вот, очень я тогда был зол. Ходил по дому, как пантера, ботов распугивал, родители волновались. А потом погулять выглянул. Гуляю, смотрю: на тумбе объявление – опять! Дискуссионный клуб «Батискаф» проводит заседание на тему «Искоренено ли зло?» Доклад делает Виталий Потягин. Я даже за щеку сам себя укусил. Потягин был самым главным моим врагом! Ну не то чтобы врагом в высоком, историческом значении этого слова. Так, вражком. Можно сказать, даже овражком. О который споткнулся я, шествуя к вершинам. Впрочем, даже и не споткнулся, так, перешагнул, не заметив этой мелкой неровности… И врагом Потягин был отнюдь не только из-за того, что выгнал меня из «Батискафа», много другого за ним числилось. Однажды Потягин назвал меня кривошлыком. Поганое словечко, в духе Потягина, потом я проверил специально – в словарях не было такого слова. Ради того, чтобы меня оскорбить, Потягин напряг свой мозг. Удивительно. Непростительно. Однажды, на Весеннем Балу, я пустился ухаживать за Викой, красавицей и умницей, она даже сказки какие-то там сочиняла. А этот Потягин как вспрыгнет! И давай что-то про космофольклор, про дядю своего всемирно известного, Вика так уши и развесила, лапша. Потерпел я, короче, поражение. Однажды участвовали в гонках. Чемпионат города среди юниоров, Super GP, между прочим. Так это насекомое уело меня на полтора корпуса. Короче, ненавидел я его повсеместно. И едва только прочитал объявление, как сразу для себя решил – иду. Отправился в «Батискаф». Пришел, взял лимонад, устроился себе в уголочке, сидел, мимикрировал. Дискурсанты подтягивались помаленьку. Меня не замечали, слишком погружены были в свои великие раздумья. Все эти простейшие, все мои недруги, зло. Ну вот, к примеру, Урбанайтес Фома, на него без смеха смотреть вообще нельзя, в позапрошлом году он составил лучшую икебану из еловых шишек. Я бы его взял и самого в шишку переделал, благо технологии позволяют. И посадил бы где-нибудь на Барбадосе, пущай произрастает. И еще технику любит, учится на пилота. Или Ахлюстин. Ярослав. Да по мне хоть Изяслав, главное, что не баран. А Ахлюстин баран. Животных любит и сам похож на барана, того и гляди пастись побежит, эдельвейсы пережевывать. И еще боксер. Или вот еще… Остальные тоже не лучше, не заслуживают, чтобы я перечислял все их жалкие фамилии, имена и поступки. Да, в дискуссионный клуб ходят, кстати, одни мальчишки. Ну почти одни. Есть некая Октябрина Иволга, девушка с зелеными глазами, но тоже в общем-то дура, кажется, в Ахлюстина влюблена. Или в Урбанайтеса. В кого-то, короче. Она тоже пришла. Вот собрались они, расселись поудобнее, блокноты достали – заметки, значит, писать будут, чтобы потом каверзные вопросы задать. Так тихо стало, что даже удав из террариума высунулся – глянуть, может, сожрать кого есть? А этот Потягин уже на трибуну взобрался, папочку развернул, нацепил очки… Тут я чуть не расхохотался. Зачем ему очки? У нас у всех зрение сто сорок процентов, практически как у ястребов, зачем очки? А для того, чтобы умнее казаться. Типа, профессор, мегамозг какой-то в одном отдельном черепе. Потягин между тем откашлялся и запустил свой доклад. Сначала он немного рассказал о зле. Что такое зло. Зло в теории, зло в практике, зло вчера, зло, вернее, его отсутствие, сегодня, тыры-пыры, бла-бла-бла… Я сидел и терпел. Достал книжечку «Отсечение языка», автор проф. Мессер, читал. Моя любимая книжка, карманная. Проф. Мессер не поленился и каким-то образом вытащил из глубины веков все те словечки, что были вычищены из языкового пространства реформами конца двадцать первого века. Вытащил все то, что безжалостно вырезали ханжеские пуристы-филологи, что бездумно вышвырнули на свалку лингвисты-вивисекторы, что похоронили в своих бредовых пирамидах структуралисты-человеконенавистники. Вытащил, любовно почистил, снабдил комментариями и выстроил в систему, не по порядку, а по смыслу. На первом месте слово «блин», великое и могучее, как красная тряпка быка раздражающая адептов пыльной псевдоакадемической… Раздались аплодисменты, я оторвался от «Отсечения». Потягин скромно кланялся на трибуне, лучился, как полтонны радия. Затем он сделал такое успокаивающее движение руками, уймитесь, мол, обезьянки, папа закончил выступление, пришло время для крепкого спора, время скрестить копья. И они принялись спорить. Так вяло и скучно, что даже несколько мух покончили с собой от безнадежности – взлетели под потолок, а потом со всего размаха о стену расшиблись. Я тоже чуть не расшибся, но потом подумал – не зря я ведь сюда приперся, надо что-то делать. Меня выручило «Отсечение», оно довольно часто меня выручает. Открыл наугад, гляжу – слово «баклан». Тут же у меня в голове картина возникла: птичий базар, собрались эти самые бакланы и бакланят, бакланят, вот прямо как члены удивительного по своей бессмысленности дискуссионного клуба «Батискаф». Им не «Батискафом» стоило назваться, а «Бакланоскафом». Слово тем временем взял Урбанайтес, повелитель шишек и большой специалист по злу, видимо. И давай шпарить прямо с места – зла нет. Зла нет, потому что его не было никогда, на самом деле зло – это всего лишь наименьшая степень добра, об этом писал еще сам Блаженный Августин… – Баклан! – громко сказал я. Они все тут же в мою сторону обернулись и насупились, будто на заседание вегетарианской лиги проник саблезубый тигр Барсик. – Баклан! – повторил я. – Баклан ты, и твой Августин тоже. Не знаешь, что бормочешь! Зло – есть! – Опять приперся… Этого нам только не хватало… Давайте его отлупим… Примерно такие реплики прозвучали в зале. – Зло есть, – повторил я, – а вы похожи на хор самураев-инвалидов. Такие же глупые рожи. Знаете, вот вы тут обзываетесь «Батискафом», я бы на вашем месте прибавил бы к этому гордому имени прилагательное «чугунный». «Чугунный Батискаф» – это как раз про вас. – У нас тут дискуссия вроде… – нерешительно пробормотал Урбанайтес. – У вас тут базар вроде. Я бы на вашем месте… Октябрина Иволга перебила меня взвизгом: – Давайте его выведем! Мальчики, что же вы?! Урбанайтес и Ахлюстин, шишколюб и боксер-любитель, эта пара батискаф-самураев двинулась было ко мне, но я их предупредил: – Приблизившихся чрезмерно буду дефенестрировать! – Чего? – глупо промычал Урбанайтес. – Выкидывать в окно, – пояснил я. – Мальчики! – воззвала Иволга еще пронзительнее. – Иволга, а кричишь, как киви-киви, – срубил ее я. – И вообще помолчи, когда мужчины разговаривают, а то лишу мармелада. Октябрина немного оторопела, а я стал пробираться к кафедре. При этом я громко, чтобы слова истины влетели в их заскорузлые уши и уж тем более в их заскорузлые души, говорил: – Зло существует. Это точно. Вот тут мосье Потягин почти двадцать минут старался убедить почтеннейшую публику в том, что его нет. Что оно было, но когда-то давно, потом рассосалось, теперь все добрые, как бабочки, теперь все друг друга любят-уважают… – А давай я тебе вмажу. Это Ахлюстин Ярослав. Преградил мне дорогу. Боксер, убить бы его щелбаном. – А давай! – согласился я. – Только учти, Хлюст, я с тобой церемониться не буду: ты меня бить, а я тебе уши отгрызу, ты меня знаешь. – Не бойся, Ярослав… Мы его подержим… Я сам тебе уши отгрызу… Это опять реплики в зале. Вокруг меня. Всегда знал, что в дискуссионный клуб ходит самая разнузданная публика, точно «Чугунный Батискаф». – Рассуждаете, что зла нет – а сами меня избить собираетесь! Вместо того чтобы вести переговоры! Где правда в ваших словах? Потягин выступил вперед, как бы закрыл меня от гнева толпы своими скудными широчайшими мышцами. – Это не зло, – улыбнулся он приторно, как кукурузный сироп. – Это мелкие неприятности. Знаешь, как комар – с ним же переговоры не ведут? Просто прихлопывают, и все дела. Так и с тобой. А зла мы тебе совсем не желаем, даже наоборот. – Я на вас всех с Останкинской башни плевал! – сказал я громко. – Наоборотчики! Они стали сгущаться, батискаф-мэны. Я уже нащупывал в кармане, рядом с книгой, световонючую бомбу, изготовленную по рецептуре ниндзей, но тут их остановил Потягин. – Оставьте его! – возвысил свой глас дурачок Виталий. – Оставьте его, пусть выскажется! Толпа послушно отступила, и я взошел на помост. На трибуну не стал всходить, она для меня теперь была навсегда осквернена прикосновениями этих пернатых, поэтому встал рядом, просто так, но с достоинством. – Вот тут Жорж Потягин пытался весьма неубедительно доказать, что зла нет. Что оно существовало раньше, да и то из-за того, что чего-то не хватало. А сейчас, когда всего хватает, когда педагогика достигла небывалых высот, когда у человечества появился целый набор ослепительных целей, сейчас зла нет. То есть оно умерло и не возродится никогда. Жорж… – Он не Жорж! – крикнули из зала. – Не Жорж? – я оценивающе поглядел на Потягина. – Странно… Впрочем, я не о том. Я о том, что зло на самом деле никуда не делось. Потягин нам попытался продемонстрировать, что зло было возбуждаемо лишь внешними факторами. Голод, холод, угнетение разное. Такой ползучий дарвинизм. Даже не дарвинизм, а потягивинизм! Я же утверждаю, что зло внутри! В каждом из нас! – Ты за всех-то не отвечай… – сказал кто-то неуверенно, не заметил кто. Остальные же молчали. Видимо, раньше никогда на эту тему не задумывались, бестолковые. – Внутри, – повторил я. – Вот вы считаете, что человек по своей природе добр, а я считаю, что наоборот. Человек зол. Двести лет назад об этом знали даже младенцы. Знаете, какая была в двадцатом веке самая популярная шутка? Тетя или дядя брали конфетку, съедали ее, а наполненный пустотой фантик дарили ничего не подозревающему ребенку. И уже в пять или семь лет дети знали, что зло существует. И были к нему готовы. – Ерунда! – крикнули. – Бред! Звонко так, наверное, Октябрина Иволга. – Не ерунда! Горькая правда! Стоит стряхнуть оковы цивилизации – и вот перед вами уже вылитый неандерталец или даже питекантроп, готовый за кусок несвежей мамонтятины проломить тебе череп! Я указал пальцем на Октябрину. – Словоблудие! – воскликнул Урбанайтес. – Демагогия! – Фантазии, – с превосходством сказал Потягин. – Это же Уткин… Все засмеялись. С облегчением. Мол, это же Уткин, понятно, не судите его строго… Я нахмурился. – Мне послышалось, или тут употребили мою фамилию в уничижительном смысле? – спросил я. – Ну что ты, – улыбнулся Потягин. – Никто и не думал использовать твою фамилию уничижительно. Да это и невозможно, она ведь у тебя такая… Породистая. В зале захихикали. Нет, эти люди определенно напрашивались на покарание. Сами. Не я стремился к этому, меня вынуждали, Заратустра свидетель! – Жаль, что тебя зовут Антон, – продолжал Потягин, фонтанируя своим остроумием. – Вот если бы тебя самого звали Жорж… Я нахмурился еще хмурее. – Если бы тебя звали Жорж, то сокращенно ты был бы Жуткин. Активисты дискуссионного клуба «Батискаф» одобрительно загудели, прямо как двойные пчелы. Обрадовались так, будто путевку на Бирюзу в лотерею выиграли. – Твои рассуждения о зле – не более чем сотрясение воздуха, – заключил Потягин. – Как говорят твои же друзья-реконструкторы – утка. Какой-то упырь осмелился крикнуть уже почти оскорбительное «браво». – Это не утка, – сказал я. – Это так и есть. Природа такова, ход вещей. – Как ты можешь это доказать? – вопросила Октябрина. – Очень просто, Киви, – ответил я. – Экспериментальным путем. Они все опять засмеялись. Какие смешливые, однако! Просто не клуб «Батискаф», а клуб «Три Поросенка»! «Ржуха», студия художественного хохота. Смеялись, крутили у виска пальцами, а в моей голове стремительно складывался План. Намечались общие контуры, связывались связи, прорезались каналы, трепет грядущих свершений гнал к вискам кровь, я смотрел на весь этот кенгурятник и улыбался, ха-ха, прямо как Стрыгин-Гималайский. Разумеется, внутренне, нечего проявлять себя перед этими. Дело в том, что я увлекаюсь исторической реконструкцией. Это мое хобби. Реконструирую разные интересные события. Таких, как я, достаточно много, любителей старины. Воссоздаем великие битвы, переправы через реки под ураганным огнем, штурмы городов, разное. В Индийском океане даже остров специальный такой есть, наш, раз в год там проводятся фестивали реконструкторов. Масштабные действа. Меня, впрочем, все эти героизмы не очень интересуют, я один из основателей и активный участник группы «Crash» (временно распущена). Мы реконструировали катастрофы. Я лично мастер по давкам. Ходынка, Токийская давильня, ад в Иерусалиме – все эти ужасные события были воспроизведены мною. Ну, с моей помощью. А есть еще спецы по пожарам, железнодорожным крушениям, даже по наводнениям. Был даже мастер паники, но год назад он нарушил устав нашей группы – организовал настоящую панику по мотивам «Войны миров» Орсона Уэллса, за что и был исключен. А между тем большой был талант, многие, даже чины Карантинной Службы, поверили, что на Землю занесено мобильное бешенство, штамм В. Хотели объявлять тотальную эвакуацию, мы всем Орденом дико ржали. Но, безусловно, вершиной всей нашей реконструкторской деятельности стал проект «Титаник». Самая роскошная катастрофа всех времен и народов, два года назад мы получили Гран-при ежегодного РФ. Тут, конечно, я не один работал, тут и Орден пришлось привлекать, даже Магистра с его связями. Почти полгода в свободное время корабль строили, ботов почти пять тысяч задействовали, роли распределяли – кто на скрипках должен играть, кто мародерствовать, кто спасать женщин и детей, кто самоубийством поканчивать – все как по-настоящему. Потом еще айсберг подходящий почти неделю искали. Но все получилось на высшем уровне. А одному из реконструкторов даже ногу оторвало! Потом целый месяц лечился! Впрочем, я отвлекся. Батискафцы ругались, а я уже все придумал. Чтобы их утихомирить, достал из заднего кармана антикварную «беретту», стрельнул в потолок, засыпал их пылью. Прислушались. – Я предлагаю эксперимент, – сказал я. – Участвуют сугубо добровольцы, те, кто чувствует в себе силу. Месяц на небольшом острове в тропических широтах. И за месяц я докажу вам, что зло – есть. – За год не докажешь! – заявил Потягин. – Давайте я ему в глаз все-таки дам! – Ахлюстин помял кулаки, тоже мне боец. – Да он опять пришел просто поругаться… – это Урбанайтес. – Давайте его самого в окно выкинем! – это Октябрина. – Проветрится в полете! – Вы просто слабаки, – сказал я бесцветным голосом старого прожженца. – Вы знаете, что не правы, и боитесь своей неправоты. Вы вообще не имеете права именоваться дискуссионным клубом, у вас нет места здоровому спортивному спору. Трусы. Банда безвольных болтунов. Я расскажу о вас всем. Особенно… – Хорошо. Это сказал Потягин, Виталий – что значит жизненный. Сказал негромко, но все услышали. И замолчали разом. Лидер принял вызов. Отказаться помешали амбиции. О, ярмарка тщеславия! – Хорошо, – повторил Потягин. – Мы принимаем вызов! Только если ты окажешься не прав… – Я на Шпицберген уеду! – пообещал я. – На два года! – Родители его не пустят… – возразил кто-то, утконос какой-то. – Они у меня тоже на Шпицбергене, – сказал я. – Тоннель к центру Земли сверлят. А я здесь, не хочу в этом холодильнике жить, я не нототения. Но если я проиграю, то я на два года поеду туда. И безвылазно буду там жить! В пещерах. Обещаю! Потягин поглядел на своих товарищей по дискурсу. Или в дискурсе, шайтан его в коромысло. В толпе предложили отправить меня не на Шпицберген, а сразу на Плутон, а еще лучше в пояс астероидов, к релятивистам, на Риман, или к микробиологам, на Немезиду, но Октябрина возразила: – Пойдет и Шпицберген. Шпицберген – это не курорт. Пусть тоннель копает, это неплохо. Я там была с экскурсией, больше не поеду. Твои условия? На секунду я хотел предложить им всем сделать на спине татуировку «Тормози медленно!», но передумал. – В случае, если выиграю я, вы переименуете свой клуб, – сказал я. – Во что? – тут же спросили все хором. – Потом сообщу. После. Потягин почесал себя за ухом, совсем как Бобик. Думал так. Сказал: – Хорошо. Клуб «Батискаф» принимает твой вызов. В чем же будет заключаться эксперимент? – Мы отправимся на остров… – Он нам хочет «Повелителя мух» устроить! – выкрикнула Октябрина. – Могу поспорить! У него же фантазии, как у ленточного червя! – Никакого «Повелителя мух», Киви, – заверил я. – Это будет… Впрочем, узнаете все на месте. Или слабо? Самураевцы-батискафовцы в возмущении выдохнули. Я так и знал. Глава 2 Приготовления На подготовку ушло почти две недели. Первым делом я связался с Великим Магистром Ордена Реконструкторов и выпросил у него территорию. На два месяца. Главный остров, конечно же, оказался занят, там как раз вовсю готовились к битве на Косовом поле-4, и пространства свободного не имелось – сплошные кони, колесницы, берсеркеры и всякая другая муть. Был занят и Резервный Остров, но Магистр был добр и любовно выделил мне Новое Побережье. Участок берега севернее дельты Ориноко. Небольшой такой, полтысячи километров. Низкие, почти холмы, горы, мелкая речка, много леса. Климат тропический, но в общем ровный, как раз то, что надо. Я слетал и остался доволен. Кроме места, были нужны боты. Много ботов, не меньше сотни. У Ордена Реконструкторов с ботами проблем нет. В реконструкциях они всегда участвуют в большом количестве, создают массовость. Бегают с копьями, стреляют из луков. Конечно, вместе ботов никто не хранит, никаких площадей не напасешься, а в кучи их складировать нельзя. Поэтому каждый член Ордена Реконструкторов держит у себя в гараже пару-другую, так, на всякий случай. Пришлось связываться с соратниками, пришлось немного полетать. Через пять дней лужайка возле моего дома была густо заставлена роботами. Такой железный марш просто. Соседи глядели с удивлением, но виду не подавали. Потом ночью я подогнал грузовик и вывез всю эту армию на Побережье. Расставил их вдоль прилива, смешная штука получилась. Сюрреализм. Сюда бы какого-нибудь Деревянского, или Шубина-Валуа, они бы нарисовали, раззудили бы вдохновение. И название соответствующее прицепили бы. И сказали бы, что шедевр. Полюбовавшись на свое творение, я отправил трех ботов чуть-чуть в джунгли, надо было кое-что подготовить, сюрприз моим соратникам, сам же отправился обратно, на континент. Нужен был Шлоссер. Шлоссер – техник широкого профиля, тоже наш, из Ордена. Может почти все, один из тех технических гениев, которые двигают многострадальный прогресс, но только несколько не в ту сторону, в которую его требуется двигать, а сразу в разные и непредсказуемые. Шлоссера я отыскал на Луне, он там строил какое-то хитроумное зеркало, через которое можно было лицезреть прошлое. Шлоссер помешан на мертвых цивилизациях и очень хочет посмотреть, как древние майя играют в футбол головами своих врагов, а потом жизнерадостно пыряют друг друга обсидиановыми кинжалами. Такой вот этнограф. Пришлось Шлоссеру немножечко с Луны прилететь. Два дня он ругался в джунглях, обливаясь потом и отбиваясь от москитов, перепрошивал ботов в хитром и нужном мне направлении. А ничего, пусть, он мне должен, я ему, можно сказать, жизнь спас сто сорок раз. Закончив работу, Шлоссер, конечно же, поинтересовался – зачем в ботов прошили такие чудные программки? Я ответил, что с научными целями. Ответил, что через два лета собираюсь в Сорбонну на социопсихолога, а туда не берут без научной работы. Вот эти боты мне работу и обеспечат. Исследование. Эксперимент. Стану бакалавром. Шлоссер похмыкал, пожелал мне удач, попутных ветров и вообще всяческих гипертрофий и свалил на свою дурацкую пыльную Луну, прозревать прошлое. Я выстроил ботов в шеренги, испытал. Работали как надо, все-таки Шлоссер хороший механик. Кстати, его визит указал мне на угрозу москитов – пришлось распылить над джунглями мощный инсектицид, теперь ни один комар сюда месяц не покажется. Сложнее оказалось с Хранилищем Флоры и Фауны. Оказалось, что семена культурных растений направо-налево не выдаются, впрочем, как и оборудование для форсирования роста. Пришлось снова обращаться к Магистру. Магистр оказался, как всегда, на высоте, у Магистра связи везде, даже в самом-самом верху, я уже говорил. Магистр тяжко вздохнул, и через три часа мне был доставлен контейнер, в котором хранились особым образом обработанные семена. Еще два дня ушли на то, чтобы реплицировать эти семена в надлежащем количестве. Это оказалось достаточно хлопотным занятием – весь мой дом оказался завален мешкам и стал походить на какую-то древнюю колониальную лавку. Хорошо хоть родители на Шпицбергене, они бы не одобрили. Дальше уже легче. Боты загрузили мешки в транспорт, подтвердили последние указания, и я отправил их к острову, работать. До начала эксперимента оставалась неделя, я очень надеялся, что боты успеют. Успеют, куда они денутся. Неделю я потратил не зря. Разыгрывал на компьютере психофантомы своих соперников, изучал их биографии, программировал синтезатор – там, на суровых брегах Южной Америки, я не хочу лишать себя привычных радостей жизни и достойного меня комфорта. Читал много. Специальную литературу в основном. Ну и классику тоже, в ней соль. «Старшую Эдду» читал, ничего не понял. Глава 3 Прибытие Они прибыли точно. В четверг, в шестнадцать ноль-ноль по времени Каракаса. Я так и знал, что они прибудут вовремя, уверен был в этом. Стремление являться на встречу без опозданий даже на тридцать секунд – первый признак комплекса неполноценности. Пунктуальность – это тоже фобия, просто со знаком «+». Я лично люблю прибывать раньше. Минут на пять. Это… Не буду отвлекаться. Я сидел на берегу. В шезлонге. Тянул мятно-кокосовый лимонад, принимал воздушную ванну, думал разно. Справа и чуть сзади от меня стоял Андрэ, бот с зонтиком из пальмовых листьев. Андрэ обеспечивал живительную тень – все-таки в это время тут несколько жарковато. Слева располагался Андрэ. Другой Андрэ, зеленого цвета. Этот зеленый потихонечку помахивал опахалом, изготовленным опять же из пальмовых листьев, что обеспечивало равномерную конвекцию воздуха и препятствовало моему перегреву. Все радовало меня, обычного, простого человека. Погожий денек, море, воздух, предвкушение приключения, которое должно было начаться ровно через семь минут, – решительно все. – Андрэ, дружочек, подбавь мне льда, – попросил я. И Андрэ, третий, золотистой серии, раздавил хрустальный дымящийся куб в стакан и капнул поверху мятной тинктуры, и тут же над горизонтом вспыхнула сталь, а еще через несколько секунд показался диск. Вихрелет. Перемещался быстро и почти не рыская, пилот хороший. Наверняка Урбанайтес. Я учился с ним в позапрошлой школе, так он все время на чем-то летал и куда-то падал – одним словом, ему бы птичкой родиться, знойным птеродактилем, а он родился Урбанайтесом, у каждого свое невезение. Икебану вот любит – к прекрасному тянется. Вихрелет пер прямо на меня, через несколько секунд завис над берегом. Я помахал приветственно, и диск завалился на посадку. Машина плюхнулась на пляж, в бортах образовались овальные люки, через которые на песок тут же вывалились Потягин, Урбанайтес, Ахлюстин и Октябрина Иволга. Они мне сразу не понравились. Нет, они мне и раньше не нравились, не нравились вообще, по своей сущности, но теперь они не нравились мне и в частностях. Вся четверка была обряжена в легкомысленные пляжные шорты и разноцветные рубашки, словно они явились не на социологический эксперимент, а на морской пикник. Октябрина с розовым рюкзаком. Наверное, ценные подгузники. У Потягина и Урбанайтеса тоже рюкзаки, а у Ахлюстина старомодная спортивная сумка. В сумке просматривалось что-то неудобно-квадратное, мне вдруг представилось, что это ковчежец, в котором Ахлюстин хранит прах какого-то своего пращура. Наверняка это не простой прах, а заветный, возможно, даже чудодейственный. Ковчежец был в форме такого небольшого гробика, и в важных жизненных ситуациях Ахлюстин прижимал его к груди и испрашивал совета. Я представил еще, как Ахлюстин перед каждым боем поклоняется маленькому черному гробику, и невольно хихикнул. У гостей, напротив, выражения лиц держались самые серьезные, было видно, что люди явились побеждать и втаптывать меня в грязь, чтобы неповадно мне было, убогому. Во всех фигурах читалось превосходство и уверенность в собственной правоте. Я щелкнул пальцами. Боты послушно подняли мой шезлонг и поднесли к берегу. – Добрый день, сеньоры, – приветствовал я гостей. – И сеньориты тоже, – добавил я, взглянув на нахмурившуюся Октябрину. – Привет, – осклабился Потягин. – Ты что, больной? Перелом наглости? Ходить не можешь? Он кивнул на ботов. – Я? Нет, не больной… – А почему они тебя несут? – Они и вас скоро носить будут, – ответил я. – Ну если возжелаете. Это сообщение несколько обескуражило моих коллег, это было видно по лицам – Ахлюстин окаменел, у Урбанайтеса дернулась щека. – Что ты имеешь в виду? – спросила Октябрина, самая, разумеется, нетерпеливая. – Присаживайтесь, – я сделал приглашающий жест в сторону шезлонгов, – отдохните с дороги… – Антон, хватит болтать, – нахмурился Урбанайтес. – Излагай, в чем суть твоего эксперимента, мы сюда не отдыхать прибыли. Я кивнул ботам. Они опустили меня на песок. – Вы чего-то опасаетесь? – спросил я у Потягина. – С чего ты взял? – Летающая тарелка, – я указал на вихрелет. – Хорошо летает? – Да нет… Урбанайтес вдруг покраснел. – Вам не понадобятся средства эвакуации, – заверил я. – Можете отпустить свою небесную колесницу. Или все-таки опасаетесь? Урбанайтес махнул рукой. Вихрелет зарастил люки, провернулся вокруг оси и рывком умотал в зенит. – Так в чем суть? – Потягин просверлил меня батискафовским взглядом. – Суть в следующем. За месяц, ну или, может быть, чуть быстрее, я сумею доказать, что зло есть. Как и договаривались. И даже не во внешнем мире, а в вас самих. – Да ты у нас просто Ницше! – насмешливо сказал Ахлюстин. – Такие проблемы затрагиваешь! Я зачерпнул горячий песок и стал медленно выпускать его между пальцами. – Смею напомнить, – промурлыкал я, – смею напомнить, что спор затеяли вы. Я всего лишь покажу вам ваши истинные лица. Потягин саркастически захлопал в ладоши, тоже мне Салтыков-Щедрин! Так и знал, что он попадется. – И как же ты покажешь нам наши лица? – осведомилась Октябрина. – С помощью какого же такого зеркала? Я хотел ответить ей, что с помощью кривого зеркала души, но решил воздержаться от излишних художественностей – после, пока они еще не готовы. – Все очень просто, – сказал я. – Мы проведем некую реконструкцию. Здесь… Я указал пальцем за спину. – Здесь, приблизительно… одним словом, метров двести от побережья, там плантации сахарного тростника. Четыре плантации, каждая размером… С три футбольных поля примерно. Однако тростник не простой… – Могу поспорить – он железный! – съехидничала Октябрина. Я, смерив ее пронзительным взглядом, сказал: – Тебе идет рубашка с кактусами, однако тростник не железный. Просто мы его немного подтянули генетически, так что теперь он отрастает за одну ночь. То есть днем вы его рубите, ночью он отрастает. Ваша задача – зачистить свой участок за день. Кто успеет первым, тот и победил. – И что это доказывает? – поинтересовался Потягин. – Как это сможет пробудить зло внутри нас? – Поглядим, – уклончиво ответил я. – Если прав ты, зло не пробудится. Если прав я… Боты запрограммированы особым образом, в соответствии с историческими реалиями… Их надо стимулировать к труду. Это будет нелегко, вам, надсмотрщикам, придется хорошенько посоревноваться… – А тебе? – вмешался Урбанайтес. – Тебе не придется посоревноваться? – А зачем? Я и так все про себя знаю. К тому же я буду выполнять организаторские функции, буду подсказывать, что надо делать, куда, так сказать, канализировать вашу буйную энергию… Одним словом, я буду выполнять роль фазендейро. – Ну, конечно! – Октябрина хлопнула в ладоши. – Ты, значит, фазендейро! А мы, значит, надсмотрщики?! Красота! Я промолчал. Следовало быть спокойным и терпеливым. – И ради чего это мы вдруг станем проявлять этакую трудовую активность? – осведомился Ахлюстин. Молодец, подумал я. Ахлюстин – это что-то, предсказуем, как монорельс, ему бы моим помощником быть в одурачивании этих болванов. – Я думал об этом, Ярослав, – со значительным видом сказал я. – Много думал. Раньше все было просто. Тот из надсмотрщиков, который мог лучше организовать труд своих подопечных, получал большее денежное вознаграждение. Однако вас ведь материальные блага не интересуют… – Это уж точно, – ухмыльнулся Потягин. Я продолжал рассказывать. – Я предполагал, что вы поучаствуете в эксперименте безо всякого вознаграждения, что вам дорога истина… Промолчали. – Но если вы не хотите ради истины… Я повесил паузу. – Если вам не дорога истина, я могу предложить вам кое-что более существенное. Я сунул руку в карман и извлек серебристый пластиковый прямоугольничек. – Здорово! – воскликнул Ахлюстин. – Это же… Потягин остановил его повелительным взмахом. Потягин все-таки вождь. Во всяком случае, явно в вожди метит. Руками двигает. Осуществляет общий контроль. Наверное, будет поступать в Академию Управления, через двадцать лет будет руководить колонией где-нибудь на Япете. Скучный тип, обогнал меня на GP. – Я, конечно, не большой знаток истории, – сказал Ахлюстин задумчиво, – но по-моему, то, что ты нам предлагаешь, называется рабовладением. Боты – это ведь рабы, да? А мы их должны заставлять рубить тростник?! – Что?! – Урбанайтес надулся. – То-то я чувствую – тут что-то не в строку! А ты нас, оказывается, в настоящую пакость хочешь вовлечь! – Да уж, нехорошо как-то, – подтвердил вождь Потягин. – С этической точки зрения… Это более чем сомнительно… Но мне показалось, что Потягину в общем-то все равно. Уж больно он облизывался при виде Лунной Карты. Это я ловко придумал – Карту. Каждый из них мечтает ее получить, каждый хочет поучаствовать в Большом Споре. Каждый желает. А желания – это страсти, ключ к манипуляциям. Тем, кто ничего не желает, невозможно управлять. – Что же тут сомнительного? – возразил я. – Ничего. Вы же разбирали ботов на уроках механики? Разбирали. Молекулярными скальпелями у них в башке ковыряли. Лужайки перед домом они стригут? Стригут. И вообще везде работают. Что же тут страшного? А победителю – Лунная Карта! – Оставь себе свою карточку! Это Потягин произнес с наивозможным презрением. И надрывом. Бедный, он так мечтает получить эту Карту! Участвовать в Большом Споре – это так захватывающе! Это так приподнимает! – Фазендейро, – с еще большим презрением процедила Октябрина. – Ботовладелец! – Антошка, Антошка, пойдем копать картошку… – ядовито пробормотал Ахлюстин. – Я так и знал, – вздохнул я. – Я так и знал, что вы откажетесь. Увы, мы не нашли взаимопонимания. – Конечно, откажемся! – с негодованием произнес Потягин. – Какой нормальный человек согласится участвовать в рабовладельческом эксперименте! – Да он просто псих! – Октябрина постучала себя по лбу кулаком. – Его надо дефорсировать! Старинный жест, сейчас такими никто не пользуется, вполне может быть семейный. Потом спрошу. – Я сейчас же вызываю вихрелет. – Урбанайтес полез в карман своих шорт. – Успеешь вихрелет, погоди минутку… Урбанайтес достал трансмиттер, задумчиво повертел в пальцах. – Я, между прочим, готовился, – кивнул я в сторону леса. – Оборудование привез, сахарный тростник высадил, людей обеспокоил… Да тут одной подготовки сколько было! Одних ботов… – Зря старался, – высокомерно покривился Потягин. – Впрочем, можешь вызвать сюда своих единомышленников. Устройте здесь какую-нибудь грандиозную чушь, восстание под предводительством Спартака, что ли, жакерию там… Ахлюстин и Октябрина рассмеялись. Но я был спокоен. Я знал, что победа в конце концов будет за мной. Как всегда. – Восстание Спартака? – переспросил я. – Интересная идея, я сообщу Магистру. А пока давайте разберемся с нашими насущными зловещестями. Я хочу на всякий случай спросить – вы действительно отказываетесь? – Действительно, – подтвердил Потягин. – Фома, вызывай вихрелет. Я с наслаждением вдохнул воздух, свежий, по-настоящему морской, пахнущий гниющими водорослями, солью, рыбой. День был хорош. День был прекрасен. Я сказал: – Тогда вы проиграли. – Что?! – Октябрина уставила руки в боки, видимо, она никогда в жизни не проигрывала, серьезная девушка. – Вы проиграли, – повторил я, – и как честные люди должны это признать. – С чего это вдруг?! – Октябрина шагнула ко мне. – Ахлюстин, ты, кажется, боксер? – спросил я. – Боксер, – Ахлюстин потер кулаки. – И что? Хочешь спросить, зачем боксерам нужна голова? Не советую. – Зачем боксерам нужна голова, и так все знают. Я о другом тебя спросить хотел. Вот если боксер не является на поединок или отказывается от поединка, то что происходит? – Поражение ему засчитывают, – ответил Ахлюстин. – Дисквалификация. Но только… – А вы, насколько я понимаю, отказываетесь от поединка? Я поднял стакан с миксом. Сок выпил, лед разгрыз. Как можно более агрессивно, чтобы осколки в разные стороны полетели. – Вы отказываетесь, и как люди благородные… – я поглядел на Потягина. – Мужественные, – повернулся к Ахлюстину. – Беспристрастные, – я кивнул Урбанайтесу. – И в высшей степени справедливые… С этими словами я оборотился уже к Октябрине. – И как такие люди вы должны признать, что проиграли. – Это все демагогия! – принялась возражать Октябрина. – Он нас провоцирует… – Проиграли, – констатировал я. – Да-да, проиграли, даже не вступив в сражение. Я ведь прав, Урбанайтес? Я специально обратился к Урбанайтесу. Он и Потягин – вечные соперники. Конечно же, Потягин считает, что они не проиграли, амбиции не позволяют. Боксер Ахлюстин со мной уже фактически согласился, Октябрина будет за Потягина, но половина на половину – это уже победа. – С чего это мы проиграли?! – напыжился Потягин. – Совсем не проиграли… – Проиграли, – признал Урбанайтес. – Ярик, Жуткин дело говорит. – А я не согласна! Я в этом и не сомневался. Эта Октябрина всегда будет не согласна. И за это поплатится. Непременно поплатится. – Мы проиграли, – вздохнул Ахлюстин. Легко. Наверное, у него на ближайший месяц другие планы имелись. А тут я. А тут Лунная Карта. – Ты прав, как Стрыгин-Гималайский, – я похлопал Ахлюстина по плечу. – А значит, вы должны выполнить мои условия… – Я тоже не согласен! – Потягин продолжал сопротивляться. – Мы тут не боксом занимаемся, у нас все по-другому… Я уронил бокал, Андрэ ловко поймал его в сантиметре от песка, все равно не разбился бы. – Спасибо, Андрэ, – похвалил я бота. – Вы не согласны с тем, что проиграли. С тем, что вас ввели в заблуждение, с тем, что вы трусы… – Мы не трусы, – возразил Урбанайтес. – Просто никто не ожидал, что эксперимент окажется таким… – Так или иначе, – я зевнул, – условие было такое – если вы проигрываете, то переименовываете свой дискуссионный курятник… пардон, дискуссионный клуб. В противном случае я постараюсь донести до как можно большего количества людей весть о том, что члены клуба «Батискаф», то бишь Потягин, Ахлюстин, Урбанайтес и Иволга, – подлые вероломные трусы, болтуны, предатели, шкуры и вообще недостойные личности. И уж поверьте, у меня это получится. Они переглянулись, все эти недостойные личности. И вот когда они переглянулись, я понял, что победил. Они сомневались. Сомнения – главный враг любого предприятия. Из-за сомнений обрушивались мировые империи, проигрывались битвы и исковеркивались судьбы. Я почуял сомнения и нанес решительный удар. – Вот и отлично, – сказал я. – Вот и славно. Вы ведете себя как взрослые, ответственные люди. Поэтому поступим проще. Завтра… хотя нет, послезавтра я привезу в ваш клуб новую вывеску, думаю, вам понравится… Октябрина прикусила губу. – Отныне ваш клуб будет называться по-другому. «Дубрава». Это адекватно. Этим вы компенсируете мои затраты, психические и экономические… – Ни за что! – заявили они. В один голос. Нет, они сказали каждый свое, но вместе получилось именно так: – Ни за что! Но я уже повернулся к ним спиной, уже направился к тропинке, бот Андрэ шагал справа и организовывал мне тень, бот Андрэ шагал слева и освежал меня опахалом. – Такие эксперименты запрещены! – крикнул вслед мне Потягин. – Ты как реконструктор должен знать! Это серьезное нарушение! – Верно, – согласился я, не оборачиваясь. – Запрещены. Социальные, психологические, медицинские эксперименты, в которых жизнь человека или его психическое здоровье подвергается опасности. – Вот именно! – Потягин даже забежал вперед, забыв о своем величии. – Запрещены! – Но вы сами подумайте, – продолжал я, уже обернувшись. – Если в старых экспериментах в качестве заключенных или подчиненных выступали добровольцы-люди, то у нас этого нет. Так? – Допустим, – Урбанайтес положил руки на грудь. – Допустим… – А чего вы боитесь? Вы, здоровые, психически устойчивые ребята? Не побоюсь сказать, элита нашей молодежи! Лучшие из лучших – дискуссионный клуб «Батискаф»! Ваше дело – рубить тростник, и все дела, ничего безнравственного. – Что-то тут все равно не так… – прошептала Октябрина. Я же продолжал убеждать. – Не забывайте о том, что наш эксперимент даст чрезвычайно интересную информацию! К тому же вы можете выиграть Лунную Карту! Еще что-то говорил. Улыбался. Размахивал руками. И они сдались окончательно. – Мы должны посовещаться, – сказал Потягин. – Антон, ты не мог бы оставить нас одних? Разумеется, я оставил их одних. Отправился купаться. Заплыл на километр, лежал на волнах, качался, как дельфин, наслаждался минутами безмятежности, вполне может быть, даже последними. Скоро начнется кутерьма, скоро послышатся вопли… Потягин махал рукой, звал меня обратно. – Мы согласны, – сказал он, когда я вернулся. – А я и не сомневался. – Только мне не нравится слово «надсмотрщик», – заявил Потягин. – Оно какое-то… Потягин затруднился в определении. – Неприятное, – закончила за него Октябрина. – Мне тоже не нравится. – Да-да, – присоединился Урбанайтес, – оно неправильное. Давайте будем использовать слово «начальник»! – Ну хорошо, начальники. Значит, договорились. Фома, дай, пожалуйста, трансмиттер. Урбанайтес протянул мне прибор. Я размахнулся и зашвырнул его в море. – Это чтобы не было соблазна сбежать, – пояснил я. Глава 4 Сахарный прах Я проснулся. Услышал море, увидел море, порадовался воде. Как показали дальнейшие события, воде я совершенно зря радовался. Вообще радоваться в жизни ничему не следует. Стоит тебе хоть чему-то порадоваться, как его тебе дается в таком безобразном избытке, что потом и смотреть не можешь. Вода… Но это уже совсем потом, а тогда я совершенно чистосердечно порадовался воде. Боты почувствовали, что я проснулся, ожили. Андрэ принялся варить кофе, жарить гренки и яичницу, выжимать ананасы и готовить мой любимый соус из кедровых орехов и сливочного масла. – Время? – спросил я. – Четверть седьмого, масса, – ответил Андрэ. – Ванну готовить? – Нет, Андрэ, в следующий раз. Сегодня у меня другие заботы. Принеси, пожалуйста, граммофон. И сирену. – Слушаю, масса. Андрэ бесшумно удалился, я же выполз из гамака. Немного попрыгал со скакалкой, принялся за завтрак. Кедровый соус получился, надо будет потом взять этого Андрэ с собой. Боты все одинаковые, однако, как ни странно, у разных серий разные способности. Одни на балалайках играют, другие велосипедисты, третьи готовят хорошо. Такие редко встречаются, мне повезло. Отзавтракав и выпив кофе, я приступил к делам. Первым делом прицепил к звуковой системе граммофон, раскрутил ручку, поставил пластинку. Древний «Марш энтузиастов» – удивительно взбадривающая песня и к случаю весьма подходит. Скрипучий марш полетел над деревьями. Когда пластинку заело, я взял микрофон и заорал: – Подъем, лодыри! Солнце уже высоко! Потехин, Ахлюстин, Урбанайтес! Крошка Октябрина, живо ко мне! Поспешайте! Поспешайте! Поднял с пола сирену, запустил. Сирена была еще хуже «Марша энтузиастов», она вполне могла поднять из земли стадо мертвецов, а мегафоны я развесил чуть ли не на каждом дереве. Не зря старался. Через пятнадцать минут показались коллеги. Никаких больше рубашечек, никаких шортиков, джинсовые комбинезоны, кирзовые сапоги (еле отыскал – большая в наши дни редкость), рваные соломенные шляпы. – Доброе утро, сеньоры, – приветствовал я их. – Как спалось? – Отвратительно, – ответил за всех Потягин. – Что за глупые деревянные кровати? – Для придания колорита, – пояснил я. – Надсмотрщики… То есть начальники, они как раз и спали на таких кроватях. Работники спали вообще на тростниковых снопах, а питались… Все четверо поглядели на меня с интересом, а боксер Ахлюстин с аппетитом ротвейлера понюхал воздух. – Это гренки с кедровым соусом, – пояснил я. – Знаете, кедровые орешки, сливочное масло и одна венгерская травка, получается удивительно вкусно. Главное – правильно пожарить хлеб, чтобы корочка была только с одной стороны, впрочем, мой Андрэ в этом, кажется, знаток… У кого-то забурчало в животе. Покраснела Октябрина. – Может, к завтраку приступим? – недобро сощурился Ахлюстин. – Да, разумеется, вон там стол, под баобабом. Там и котел, вы можете разогреть на огне. Эти переглянулись. – Надо было взять ботов, – сказал я. – Они бы все сделали. Потягин скрипнул зубами и направился к столу. Остальные за ним. Я устроился в шезлонге, велел Андрэ отжать апельсинового сока и принялся наблюдать. Через такую маленькую золотую подзорную трубу. С костром они провозились долго, хотя я все сделал, чтобы облегчить им задачу, – и дров нащепал и огниво подкинул. Но эти герои умели только языком трепать, пол-огнива перечиркали, прежде чем дымом запахло. Кое-как все-таки согрели, Октябрина принялась раскладывать кушанье по мискам, и тут послышались уже недовольные возгласы. Я ждал этого. Подошел к ним. – Что-то не так? – поинтересовался я. – Это что, еда? – Октябрина брякнула ложкой. – Конечно. Отличная еда! Кукурузная каша. И кукурузный хлеб. Сплошные белки и углеводы. Это обычный рацион надсмотрщиков. То есть начальников. Урбанайтес простонал. – Нам что, теперь все время это есть? – Ахлюстин понюхал кашу. – Эти… белки? Я щелкнул пальцами. С этими щелканьями целая эпопея была. Полтора дня сидели со Шлоссером, настраивали ботов на щелчки. Чтобы каждый щелчок, каждый его оттенок отвечал особой команде. Двадцать четыре щелчка накопилось. Я щелкнул, и Андрэ принес мне ружье. – Кукурузной каши у нас достаточно, на некоторых пальмах растут орехи и фрукты, в море крабы и рыба. Если захотите шашлычка… Я потряс ружьем. – К северу отсюда водятся свиньи. В случае острого белкового голодания можете завалить парочку. Но напоминаю, что ежедневную норму надо выполнять. Если не выполняешь норму – лишаешься завтрака. И я похлопал Ахлюстина по плечу. – Как это лишаешься завтрака?! – возмутился Потягин. – Почему? – Я же вам говорил – наш эксперимент в точности воспроизводит быт сахарной латифундии. А там все было жестко. И чтобы достичь результатов, надо приблизиться к реальным условиям… Кстати, через двадцать минут начинается рабочий день. Пейте кофе. – Тоже кукурузный? – брезгливо спросил Ахлюстин. – Ячменный, – поправил я. – Очень питательный и бодрящий. Обеда вам не полагается, сухой паек можете получить у Андрэ. А теперь вперед! К новым трудовым подвигам. И я стрельнул из ружья в воздух. Коллеги вздрогнули и загремели ложками, после чего разбрелись по своим участкам. А я еще некоторое время сидел за столом. Делать мне особо было нечего – до вечера, во всяком случае. Эксперимент – штука такая, особая. Как ком с горы – катится сначала медленно, зато потом, набрав массу и обороты, летит так, что не остановить. Поэтому первые дня два-три беспокоиться не придется, можно дышать, можно думать. После завтрака я плавал. Час. Тупо, туда-сюда, туда-сюда, как крокодил. Это чтобы аппетит нагулять, с аппетитом у меня в последнее время туго, то ли предчувствия, то ли еще чего… Аппетит нагулялся, я с удовольствием перекусил креветками по-гавайски, смешал себе коктейль, расслабился и даже вздремнул под шум волн. И даже не вздремнул, а полноценно выспался. Потом читал Мессера. Какой ум! Какая книга! Пиршество духа, честное слово! Так проникнуть в глубь семантических дебрей! Читал про «напряги», читал про «кидалово», читал про «лохов». Про лохов особенно понравилось – все эти мои друзья стопроцентные лохи, так завтра им и скажу. А какие производные от слова «лох»! Какая мощь, какая энергия! Поэзия! В шестнадцать ноль-ноль меня побеспокоил Андрэ. Солнце клонилось к закату. Я выпил ультразеленого чая и направился на плантации взглянуть, как там да что, куда жизнь катится. Начал с Октябрины, ее фронт работ был ближе всего ко мне. Плантация – штука простая. Прямоугольное поле, амбар. Даже не амбар, просто навес – чтобы тростник складировать. Тростник у нас хороший – за ночь не только отрастает, но и распадается в прах. Вернее, в сахар, в сахарный прах. Для ботов никакого барака не было, они могли ночевать и в поле. Еще избушка для надсмотрщика – чтобы Октябрине было где погреть натруженные кости. Столб еще. И тростник везде. Сахарный тростник весьма похож на тростник обыкновенный, только потолще и повыше. И цвет такой невеселый, казематный какой-то. Заблудиться в нем легко, зайдешь на три метра, и все – потерялся, растет стеной. Одним словом, растение угрюмое, для удовольствия такое выращивать не возьмешься. И вдоль тростниковой стены выстроились все двадцать ботов. Они дружно и неумело размахивали мачете, врезались в начавшую уже коричневеть растительность. Еле-еле, никакой производительности. Я поискал Октябрину. Не видно. То ли зарубили ее, то ли сама зарубилась. Денек сегодня был жарковатый. – Андрэ, где хозяйка? – спросил я ближайшего бота. – Миссус отдыхает, – ответил Андрэ и продолжил размахивать мачете. Совершенно по-дурацки. Я направился к лачуге. Постучал в стену – дверей здесь не предусматривалось, жалюзи из бамбука только. – Кто-нибудь дома? – Сейчас выйду. Через минуту Октябрина показалась. Со скрипом. Солнышко неплохо над ней поработало. Нос красный, шея красная, все красное. Надо было спреем солнцезащитным сбрызнуться. Но она его дома забыла, конечно. Бедняга. А никто не обещал чудес курортологии, радостей талассотерапии. – Устала? – участливо поинтересовался я. – Нет. Солнышком просто напекло… Почему они работать не умеют? Я хмыкнул. – Тоже историческая достоверность? – Октябрина сощурилась. – Разумеется. Все достоверно. Боты, как и настоящие работники, не дураки, работать не хотят. – И что же делать? Я пожал плечами. – Изыскивать средства. Любые. – Что значит любые? – насторожилась Октябрина. – Любые – значит любые. Можешь делать все что угодно. Октябрина хмыкнула. – По отношению к ботам разрешается все, – подтвердил я. – Чтобы тебя успокоить насчет моральной стороны вопроса, скажу, что это не будет считаться проявлением темной стороны твоей личности. Боты – это боты. Механизмы, не более того. Кстати, поле ты даже на треть не выкосила, даже, наверное, на пятую часть, завтра, пардон за каламбур, остаешься без завтрака. Октябрина показала мне язык и скрылась в лачуге. Я отправился инспектировать Потягина. У него дела обстояли не лучше. Правда, в лачуге он не лежал, старался в поле. Размахивал конечностями, выкрикивал что-то ободрительное, ходил вдоль рядов, боты немного и шевелились. Но все равно до одной пятой поля было еще далеко, так, может, одна сорок вторая. Да, брат, тростник рубить – это не языком кренделя выписывать, это работа и труд все перетрут, семь раз отмерь, восемь раз отрежь, семеро с сошкой – один с кочережкой. – Приветствую ударников! – помахал я рукой. – Кого? – Потягин оторвался от мачете. – Энтузиастов физического труда, – объяснил я. – А, понятно… Слышь, Антон, а чего они работают так плохо? Они что, списанные все? – Ну что ты, нет, конечно. Списанных ботов нельзя использовать, их только утилизировать можно. Новенькие. Старшему полтора года. – А чего не шевелятся, если новые? – Потягин вытер трудовой пот. – Ленивые. Трудиться не любят. Про закон сохранения энергии слыхал? Любая система стремится свести энергозатраты к минимуму. Вот и боты тоже. – Но они даже не шевелятся! Я пожал плечами, напомнил про завтрак, то есть про его отсутствие, сказал: – Ничего, Виталя, не расстраивайся. В конце концов, что такое Лунная Карта? Так, ерунда… И направил свои стопы к Ахлюстину. Ахлюстин порадовал. Почти пятая часть. Он был или самый хитрый, или самый глупый. Он рубил сам. Вооружился мачете и вместе со своими ботами вгрызался в тростник. И боты, глядя на него, даже как-то старались – не знаю, это Шлоссер в них так заложил или само получалось. Так или иначе, углубился Ахлюстин хорошо. – Эй, Ахлюстин, ответь на вопрос? – Ну? – повернулся боксер. Боксер. Вислые плечи, трапециевидные мышцы, предплечья тяжелые. Загорелый. Такому солнышко не страшно. – Мужкой род существительного «вымя»? – спросил я. Ахлюстин задумался. – Это вымпел, – сказал я. – Но я не к этому. Ты как себя чувствуешь? – Превосходно. – Хорошо. А то Октябришка вот приболела… – Что с ней?! – спросил Ахлюстин. Несколько жаднее, чем нужно. Несколько озабоченнее. Ахлюстин допустил ошибку, ай какую ошибку. Не знаю, почему, просто так, наверное. Как Стэплтон в «Собаке Баскервилей» – ну кто его за язык тянул хвастаться тем, что он учитель? Не сболтнул – и Холмс его ни в жизнь не поймал бы. Вот и Ахлюстин. Неровно дышит. Обожаю это. – Не переживай, – сказал я. – Она совсем несильно обгорела. Потом намажешь ее шоколадным маслом – она и заживет. Кстати, на завтрак у нас оладьи, приходи, не опаздывай. – Хорошо. А как эксперимент идет? – Ровно, – ответил я. – По плану. Виталий старается, просто загляденье… И я двинулся к Урбанайтесу. Этот оказался умнее всех. Или просто с техникой знаком лучше. Видя, что с мачете боты не справляются, он обучил их тростник не рубить, а ломать. Так получалось быстрее, и часть нормы ему удалось выполнить. Но все равно меньше, чем у Ахлюстина. – Нормально, – сказал я. – К сожалению, завтрака ты не получишь – сам понимаешь, надо стараться. Но ты не расстраивайся, остальные тоже не отличились… Отдохни хорошенько, силы тебе понадобятся. Я гляжу, ты кое-что придумал… Молодец! Карамельку хочешь? От карамельки Урбанайтес отказался. После Урбанайтеса я еще немного погулял по тропинке, связывающей плантации, домой вернулся по берегу, босиком. Что может быть лучше? Не буду рассказывать про ужин, он прошел в мое отсутствие – любовался Луной. Немного смущало, что на этой Луне Шлоссер монтирует свое зеркало, получалось, что я любуюсь не просто Луной, но еще и Шлоссером в придачу, а он хоть и гений, но человек неприятный, однако постепенно я абстрагировался. Перед тем как отойти ко сну – уже в первом часу ночи, – я выслушал доклад Андрэ. Он поведал, что публика осталась недовольна ужином. Я бы тоже был недоволен, если бы мне подали вареное саго, приправленное греческим рыбным соусом. Одно хуже другого: все-таки Андрэ – третий искусник – может готовить как чрезвычайно вкусно, так и на редкость отвратительно. Талант. Подтверждение тезиса некоторых кибернетиков, что Искра Божья может поцеловать в темечко любого, даже и железного. Еще большее возмущение среди публики вызвал тот факт, что к завтраку были допущены не все, вернее, один Ахлюстин был допущен. Отчет Андрэ меня вполне удовлетворил, и спал я спокойно, хотя мне и снились летучие мыши, причем не простые, а с отстегивающимися крыльями. На завтрак не пришел никто. Ахлюстин из чувства протеста присоединился к своим. Все шло как надо. За обедом со мной никто не разговаривал, впрочем, я и сам к беседам не был расположен. На обед мой добрый Андрэ приготовил грибной суп с песком, я же довольствовался скромным омлетом из трех яиц со спаржей и сладким перцем. Урбанайтес и Октябрина от супа отказались, Потягин одолел всего полтарелки. После обеда я, как полагается, отдохнул с томиком Мессера, а потом, уже ближе к вечеру, направился на осмотр. Ничего нового я не увидел. Красная, как рак, Октябрина, нервничающий Потягин, Урбанайтес-Угрюмов, боксер Ахлюстин, работающий за двух ботов. За ужином Урбанайтес мрачно играл с ножом, прямо как мастер Ляо из китайского цирка. Так продолжалось еще два дня. Подъем, лодыри, солнце еще высоко! Еще высоко, «Марш энтузиастов», от рассвета до заката мы – суровые ребята… Небольшие подвижки были: от овощного рагу с опилками отказалась одна Октябрина, прикрикивать на ботов стал и Потягин, а Урбанайтес два раза порезался ножиком. Я ничего не предпринимал, спал, ел, сберегал силы. И на третий день началось. Конечно же, первым догадался Потягин. Я в этом почти не сомневался. Определенные надежды я возлагал и на Урбанайтеса – все-таки человек с техническим складом ума. Но Потягин его опередил. Неудивительно – чтобы прийти к подобному решению, одного технического склада ума мало, нужно иметь еще определенную порочность. У Потягина эта порочность была, я это еще по его бровям заметил, давно. Только порочный человек мог стать духовным лидером дискуссионного клуба «Батискаф», только порочный человек мог обставить меня в мотоциклетных гонках. И форма ушей – такая была у Чарльза Брусницына – последнего из исторических маньяков, – он заманивал свои жертвы в передвижной кинотеатр и истязал их посредством просмотра древних комедий. Многие не выдерживали. Так вот, у Потягина была та же форма ушей, что и у Брусницына, возможно, это его прах он сберегал в коричневом ковчежце… Хотя это Ахлюстин с ковчежцем, Потягин шишки любит… Тьфу ты, совсем в голове все перепуталось. Потягин догадался. Почему-то в тот день я решил начать не с Октябрины, а с Потягина, первым навестил его. Еще издали услышал звук, который ни с чем невозможно спутать. Звук плети. Удары. По металлу. Подкрался к участку Потягина потихоньку, спрятался за пальмой. Боты были выстроены в ровную железную цепочку, Потягин стоял с правого края и увлеченно лупил бота по спине плеткой. С каж-дым ударом бот убыстрял темп работы, после чего Потягин переходил к следующему роботу и начинал бить его. Так он прошагал вдоль цепочки до половины, остановился, утолил жажду из фляги, отправился дальше. Я выставился из зарослей, вышел на поле. Потягин смутился и хлопнул плетью по роботической спине несколько слабее, чем раньше, и как-то виновато улыбнулся. Я тоже улыбнулся, так, неопределенно, как сфинкс, в смысле – кошка. – Как дела? – осведомился я. – Да вот… – кивнул Потягин. – Работаю… – Вижу. Догадался. Молодец. И как всегда, первый. – Что? – Первый, говорю, лидер. Первый в работе, первый в дискуссии… – А остальные? – заинтересовался Потягин. – Остальные как? – Как всегда, – ухмыльнулся я. – Догоняют, доходяги. – Кто? – Доходяги, – повторил я. – Раньше был весьма популярен гипермарафон – бег на восемьдесят километров. Сразу выбегали несколько тысяч человек. Выбегали и бежали, бежали. А не преодолеть дистанцию считалось большим позором, и все, кто под конец уже не мог бежать, они шли пешком. Отсюда и доходяги. Отстающие, одним словом. А ты – всегда впереди. Я попытался сказать это с наивозможной серьезностью, хотя мне очень хотелось рассмеяться. Потягин кивнул и направился к своим подчиненным. Дальше я совершил обход в следующем порядке – Октябрина, Урбанайтес, Ахлюстин. Тут ничего не изменилось. А на следующий день вот изменилось. Урбанайтес и Октябрина тоже взяли в руки плетки, Ахлюстин держался. Скорее всего, Потягин поведал о своем открытии Октябрине и Урбанайтесу, Ахлюстину же, из-за того, что я тогда пригласил его на завтрак, в информации было отказано. И он работал со своими ботами. Просто-таки Сен-Симон. Глава 5 Ты и долгопят Ужинали в молчании. Играла легкая необременительная музыка, что-то из ассортимента Ефграфа Вельтмайсера, какие-то польки, венгерки и прочий Штраус, по-моему, эта музыка как нельзя лучше способствует пищеварению. Моему, во всяком случае. Я вкушал салат из тропических фруктов, сыра и каких-то пряных трав. Мои подопытные… то есть коллеги, принимали пищу за своим столом, сегодня Андрэ опять разнообразил меню начальников морепродуктами, каша была пшенная и с рыбой – какой-то разновидностью чрезвычайно мелкой, размером с кружок лимона, камбалы. Чрезвычайно мелкокостлявая. Но начальников такая белковая добавка не очень вдохновляла, ели без аппетита. А может, настроения не случилось. Я решил побыть немного добрым, выставил на стол корзинку с грейпфрутами. Потягин издал нутряной звук, это от слова нутрия. – Не волнуйся, Виталя, – успокоил я. – Это тоже соответствует действительности. Иногда сеньор угощал своих верных помощников сигарой или свежим ромом. Так что жуйте грейпфруты, это полезно от цинги. К тому же сегодня вы впервые выполнили четверть нормы… – Кроме Ярика, – сказал через набитый рот Потягин. – Он не успел… Сердцу моему сделалось сладостно, я сказал: – Это ничего, Виталя. Я думаю, вы его скоро научите. Ахлюстин поглядел на меня с интересом. Я пообещал: – Попрошу Андрэ приготовить вам на завтрак бобы, это очень питательно. Это в честь нормы. Правда, бобы – коварная пища, тебе ли, Октябрина, не знать. Октябрина пошевелила бровями. – А я кое-что видел, – сообщил вдруг Потягин. – В джунглях. Неподалеку тут… Какие-то длинные строения. Потягин обозначил головой направление и показал руками размер бараков. – Там ничего быть не должно, – сказал я. Там на самом деле не должно было быть ничего, я смотрел карты, пусто. Может, что-то из секретного, раньше много всякого строили, а на картах не отмечали. Потом все это зарастало, приходило в негодность. – Возможно, тайная база, – сказал я. – В двадцать первом веке много тайн разводили. Бункеры, убежища, подземные города целые, до сих пор разобрать не могут. А может, зомбоферма. – Что? – спросили мои друзья в один голос. – Зомбоферма. Ферма для производства зомби. Про зомби слыхали? Слыхала одна Октябрина. – Живые мертвецы, что ли? – спросила она. – Так это сказки дядюшки Примуса… – Во-первых, дядюшки Римуса, – поправил я. – Во-вторых, зомби – вполне реальный феномен. В середине двадцать первого века местные правители все свое население в зомби превратили. Сначала умертвляли с помощью яда из рыбы фугу, а потом воскрешали электричеством. Но только обязательно живым – из молнии. И обязательно надо в могилы было закапывать, а крест железный – чтобы лучше током ударяло. А в мозг специальные контроллеры вставляли – чтобы управлять. В джунглях же строили специальные фабрики для откорма и… – Он специально нас запугивает, – вмешалась Октябрина. – Страшные истории – это тоже часть антуража, правда, Уткин? – Правда. Но и про зомбофермы тоже правда, я не вру. Вы про Великое Восстание Зомби слышали? Коллеги не слышали, разумеется. Честно говоря, и я не слышал, но умение свободно фантазировать – краеугольный камень любой реконструкции. – Вот видите, не слышали, – повторил я. – А оно как раз тут разворачивалось, в этих местах. Страшная вещь, между прочим. Мертвецы вышли из-под контроля, переловили всех колдунов-зомбомахеров, а потом топили их в море или привязывали в джунглях. – Зачем? – бедный Потягин, кажется, совсем утратил аппетит. – Зачем-зачем, на растерзание. – А потом что с мертвецами сделали? – иронически поинтересовалась Октябрина. – С восставшими? Приучили к полезному труду? Они сейчас кокосы собирают? – Тоже в море, – ответил я. – Мы проводили реконструкцию, это весьма драматически выглядело, даже сам Магистр прослезился. Всех зомби выстроили на пирсе, привязали к ногам гири и столкнули в океан бульдозерами. – А потом еще бетоном залили, – добавила Октябрина. – Прямо в океане. Нет, все-таки как трудно иметь дело с ироничными девицами! Впрочем, у нас все девицы такие. Ироничные, самостоятельные, берут пример с Маргариты Чумак Первой. Все такие умные, что иногда даже неинтересно, обратно-тоннельный синдром начинается, Башмачкиным себя ощущаешь. – Ешь лучше грейпфрут, – я сунул Октябрине фрукт. – В нем много цинка, волосы перестанут выпадать. И вообще, не надо на меня наскакивать, этот разговор про зомби не я затеял, а Потягин, ему что-то привиделось… – Но мне не привиделось, я просто хотел предупредить… – Тсы! – я приложил к губам палец. – Говорят, что в самых глухих местах колдуны еще прячутся, еще варят свои дикие яды. И зомби тоже есть. И старые, и новые, они бродят меж дерев и вопиют… – Все, хватит! – оборвала Октябрина. – Я сама скоро буду вопиять. Или вопиить. Я уже и так не могу уснуть, вокруг какие-то суслики скачут… – Это лемуры, – буркнул любитель животных Урбанайтес, – у них сейчас гон. – Я думала, лемуры на Мадагаскаре, – проявила свои познания Октябрина. – Они ведь там, кажется… – В наши дни все перепуталось, – возразил Урбанайтес. – Все живут там, где хотят. Особенно обезьяны. Знаете, для марсианских поселений это просто какой-то бич. А лемуры… Даже в Подмосковье встречаются. – Еще лемуров нам не хватало, – вздохнула Октябрина. – Знаете, я кошек с трудом переношу, а лемуры… И вообще, мне тут не нравится. – Давайте серьезно, – Урбанайтес брякнул тарелкой. – Без баек, без истерик. На этом побережье происходят непонятные вещи. Антон? – Вот и я говорю, что надо серьезно, мне тоже кажется, что здесь… – Октябрина огляделась. – Тут что-то не то… Странное место. Место как место, тыкнул пальцем в карту – нашел место. Но эти ведь не поверят. Тоже мне привереды, здесь вам не тут, между прочим. – Послушай, Уткин, тут действительно что-то не то, – негромко сказал Урбанайтес. – Я тоже вчера… По верхушкам пальм пронесся ветер, и все, даже я – что уж говорить, вздрогнули. – Тоже длинные мрачные здания? – спросил я. – Я слышал шорох, – в разговор внезапно вмешался Ахлюстин. – Шорох… До этого он налегал на кашу, что понятно – завтрака у него не будет. Теперь вот решил побеседовать. – Да, шорох! – подтвердил Урбанайтес. – В деревьях все время что-то шуршит, я тоже слышал… Я вдруг пожалел, что с ними связался. Какие-то они истерики. У одного что-то шуршит, другой видел длинные сараи, третья скоро газету начнет выпускать – «Ты и раздвоение»… Как с такими героями работать? С трудом. – Я не только слышал, я кое-что видел, – прошептал Урбанайтес уж совсем замогильным голосом. – Глаза… Там, в джунглях, глаза. Тут уже даже я едва не прослезился. Это уже начинало походить на какой-то сюрреалистический мульт, есть такие из старых. Где лопаты с глазами, а тарелки с тормозами. И голова у меня заболела. – Это глаза тех зомби, – сказал я. – С зомбофермы. Красные такие? Глаза? – А если серьезно? – Ахлюстин уставился на меня. – Что все это такое? Шорохи, глаза? Твои шутки? Боятся. Это хорошо. Страх открывает двери. А Ахлюстин такой вообще, Серьез Туберкулезыч просто… – Это, видимо, долгопяты, – сказала Октябрина. – Такие маленькие обезьянки с присосками на лапках. – Все знает – все умеет! – прокомментировал я. – Октябрина, где ты была в годы моей молодости? Я бы подарил тебе снегокат. – Да, это могут быть долгопяты, – вмешался Урбанайтес и продолжил Октябринин рассказ: – Долгопяты живут на Филиппинах, в Индонезии, не исключено, что и сюда их завезли. Или сами добрались. Аборигены называют их ярмаяху – демоны кровавых глаз. Зверьки абсолютно безобидны, но их глаза в темноте светятся жутким красным светом. Многие европейцы, попадавшие в джунгли ночью и не знавшие про долгопятов, сходили с ума. Так что никаких зомбоферм. А наш Антон просто большой сказочник. – Шарль Перро, – пошутил Потягин. – Дядюшка Примус. Но никто не засмеялся. – Да, мои милые головоноги, у нас тут просто Зловещий Берег какой-то, – сказал я. – Злыднев Бряг, как сказали бы древние болгары. – Сам ты… – Октябрина поморщилась. – Злыднев… – Антон Злыднев, – прокомментировал неуемный Потягин. – А что, тебе идет. – А тебе идут панталоны, – огрызнулся я. Потягин свернулся, и ужин завершился в молчании. Они ушли, а я остался один. Ветер продолжал дуть, и действительно, я почувствовал некоторую жуть, разлитую над побережьем. А насчет этих бараков в лесу – надо будет посмотреть… Как время выдастся. Не сегодня, сегодня холодновато, к тому же я был уверен, что все эти длинные бараки – плод болезненного потягинского воображения. Поэтому я лег в гамак и качался, раздумывая о пользе кокосовых стружек. Спать не хотелось, но ветер стал совсем уж холодным, и гулять я не рискнул. Приказал Андрэ сварить шоколада с перцем. Бот отправился кулинарить, я же отдыхал. В бунгало моем не имелось окон, впрочем, как и стен, жалюзи из кедровых пластин, благоухающие и пропускающие прохладу, иногда на ночь я их опускал, сейчас же они были открыты – и в сторону моря, и в сторону буша. Сначала я глядел на море, потом вспомнил про эти глаза и как дурачок взглянул в сторону зарослей. Волосы на голове постыдно шевельнулись. В джунглях кто-то был. Какая-то фигура между деревьями. Темный силуэт, призрак Оперы… Впрочем, возможно, это из-за сумерек, они какие только штуки со светом не выкидывают. Или страхи, от них тоже такое случается, от страхов. Понарассказывали тут всяких историй, вот я и перевозбудился… Фигура. Размытая, будто в камуфляжном костюме. Стоит. Ладно, сейчас проверим. Я дотянулся ногой до ружья. Подтащил его к себе. Пластиковая дробь пополам с солью. Мое собственное изобретение, прочитал в старых оружейных журналах. Патроны тоже сам снаряжал, все по правилам. Во время выстрела пластик тает и смешивается с солью, горячие капли прилипают к телу, получается очень больно, причем долго. Сейчас мы ему покажем… Стал целиться. Головы не видно, да и в голову попасть я не хотел, хотел в пузо или в ногу. Да, всажу ему в ляжку каучуковую пулю, пусть кричит, пускай трепещет. Темный силуэт лег на мушку, я задержал дыхание и зажмурился. У меня привычка – зажмуриваться перед выстрелом. Для стрелка – чрезвычайно вредная, но избавиться не могу. Приобрел ее во время реставрации битвы при Саратоге, при стрельбе из старых мушкетов все время приходилось жмуриться и отворачиваться, потому что они частенько взрывались. Эта привычка мне весьма и весьма помогла. Потому что ружье взорвалось. То есть ствол разорвало. С каким-то тяжелым стоном. В лицо мне ударило жаром, я перекувыркнулся через стул, потому что весь расплавленный пластик и вся расплавленная соль, вся адская смесь прыснула мне на руки и на левую часть лица, и это было больно. Хотите – попробуйте, растопите немножко каучука, капните себе на затылок, попробуйте, как это приятно. Я заорал так, что из джунглей сорвались немногочисленные птицы, а сдохшие москиты посыпались вниз скорбным пеплом. – Что с вами, масса? – спросил вежливый Андрэ. Я ему ответил. Пылающий пластик жег мою кожу, соль жгла мясо, я вопил, катаясь по полу, не знал, что делать. Бежать к морю? Только хуже будет, ожог мощный, водой не остановишь… В песок рожей? В траву? Больно… Над головой зашипело, и тут же на меня обрушился холод. Прямо в мозг. Открыл оставшийся глаз. Андрэ с огнетушителем. – Не шевелитесь, масса, это нейтрализует активные… Он еще что-то сказал, я уже не услышал и глаз закрыл. И почувствовал укол в бедро. Несильный, вся сила у меня в лице собралась, укол… Очнулся. Не знаю, сколько времени прошло, вряд ли больше часа – слишком пахло дымом, горелой кожей, горелой резиной. – Не шевелитесь, масса, – сказал Андрэ. – Вам надо полежать. Еще полчаса как минимум. И не открывайте глаза, это пока опасно. Шевельнул левой половиной лица. Щекотно. Не жжет. – Простите, масса, еще немного. И еще укол. Опять очнулся. Открыл глаз. Глаз был цел. Открыл второй. Цел. Надо мной стоял Андрэ. Мой верный и добрый Андрэ, в одной руке пузырек с биогелем, в другой ножницы. – Все в порядке, масса, – сказал Андрэ. – Я вас немного восстановил, пока вы спали. Подсунул мне зеркало. Я сел. Поглядел. Никакой разницы. С лицом до выстрела. Я пощупал. Кожа свеженькая. И мышцы под ней ничего, эластичные, все-таки биогель – удивительная штука, нанороботы – лучшее изобретение человечества после паштета с сыром и с луком. – Как вы себя чувствуете, масса? – спросил Андрэ. – Отлично. Так, немного… На самом деле отлично себя чувствовал. Только вот на полу… Такая горелая куча, мясо-пластик-каучук, Андрэ срезал это с меня. Надо выкинуть. – Где ружье? Андрэ подал мне оружие. От него мало что осталось – стволы разворочены посередине. Оба. Хотя стрелял из одного. Даже ложе расщепило. Понюхал. Порох, гарь. Заглянул в левый ствол, повернулся в сторону Луны, там Шлоссер и прозрительное зеркало, ни того ни другого не увидел. Ствол был плотно забит. Чем-то. Я достал из сундука другое ружье – у меня всегда неплохой запас оружия, вытянул шомпол и выбил из ствола препятствие. Черный сплавленный кусок, явно лишний. Поднял, принялся изучать. Андрэ послушно торчал рядом. Так, явно из-за этой обгорелой штуковины ружье взорвалось. Только непонятно, что это за ерунда… – Что это?! – я сунул Андрэ под нос обгорелый кусок. – Вам, масса, нужен тонкий анализ? – К черту тонкий, давай поверхностный! Андрэ взял кусок и несколько секунд разглядывал его на железной ладони. – Это жук, – сообщил он. – Судя по останкам, из рода сильфид… – Каких еще сильфид?! – постепенно я приходил в бешенство. – Сильфиды, – подтвердил Андрэ. – Если желаете, могу рассказать подробно. – Не надо… Они тут водятся? – Южная Америка входит в ареал распространения. Понятно. Жук мог вполне заползти в ствол, жуки тупые. Я пощупал лицо. Уже почти как свое. Со мной периодически такое случалось – на реконструкциях часто народ калечится, то одно оторвет, то другое прищемит. И тогда или биогелем, или полевым регенератором, или в капсулу – и в Институт Человека, латать по-взрослому. Наш Магистр, к примеру, весь в шрамах, прямо как Карл Первый. А у меня пол-лица сгорело, и глаз повредился, на первый взгляд ерунда, но если задуматься, то неприятное событие. Никак не мог понять – это что все-таки? Этот жук заполз случайно, по своему недоумию? Или не случайно? Или даже не заполз? Покушение? Что-то рано… Покушение должно случиться в конце, сейчас еще не время. Значит, жук сам, добровольно. Я приказал себе думать, что жук сам, и все-таки лег спать, предварительно проверив все остальное оружие. В нем жуков не нашлось, все в порядке было. Хотя, судя по всему, события, кажется, вступали в активную фазу. Спал я плохо. Чесался. Ворочался. Видел во сне Октябрину. Она играла на арфе. Глава 6 Заговор Пальма – чрезвычайно неудобное дерево. Какое-то все неровное, колючее и дурацкое, не то что береза. Пока лез, весь исцарапался и вообще подверг жизнь опасности – по пути на меня напали два здоровенных пальмовых вора, каждый чуть ли не в полметра! А еще говорят, что пальмовые воры не лазят по пальмам! Еще как лазят! Еле отбился. Кстати, Потягину пошло бы такое прозвище – Пальмовый Вор… И висеть на пальме неудобно, все время вниз съезжаешь, пришлось привязываться ремнем. Вообще долго устраивался, мучительно, все на палящем солнце, когда приложил к глазу длинное стекло, даже обжегся – так все раскалилось. Рабочий полдень, ничего не поделаешь. Мои коллеги трудились. Старались вовсю. Вот Потягин, эрудит, активист клуба «Батискаф»! Шагает вдоль неровной шеренги ботов, стучит плетью по их железным спинам, что повышает производительность труда почти в два раза – боты начинают махать мачете гораздо чаще и попадать по тростнику точнее. Я специально попросил Шлоссера, чтобы он их так запрограммировал – урезал обычную производительность почти в восемь раз. То есть чтобы они почти не работали, как сонные мухи передвигались бы. А если начинаешь лупить… Это смотря как лупить. Если просто – то скорость работы повышается значительно, но все-таки не очень быстро. Если надсмотрщик хлещет ботов с яростью – то отдача повышается на треть. А если ввести усовершенствования? Усовершенствований ведь может быть много разных, тут полет технической мысли ничем не ограничен, все, как говорится, в ваших руках! Есть, кстати, еще и другие способы повышения производительности труда – например, можно перевести бота на урезанный энергетический паек – и, как ни странно, он будет работать лучше! Но тут надо быть осторожным – батареи могут разрядиться, соблюдать баланс надо – между плеткой и отключением питания. Или наоборот – стимулировать добавочной энергией. Интересно, кто первый догадается? Урбанайтес, наверное, он в технике лучше разбирается. Хотя Октябрина тоже девчонка сметливая, вона как плеточку модернизировала. Что-то у нее там? Я перевел окуляр на плантацию Октябрины. Она меня тоже порадовала, козявка этакая. С азартом первых марсопроходцев свистела плетью, лупила ею по тупым чугунным затылкам, проявляла энтузиазм – недаром я все-таки «Марш энтузиастов» ставил. Всего пятый день, а как они уже плетками размахивают! Чем больше видишься с людьми, тем шибче ботов уважаешь! А что это там у нее плеточка так блестит? Я подтянул фокус у подзорной трубы и убедился – плетка действительно блестит. Вместо кожаного ремешка тросик стальной вплела? Оно, конечно, логичнее: кожаным ремешком по кевлару-В – что из рогатки по линкору. Впрочем, стальным тросиком по кевлару-В тоже бесполезно. Но звучит страшнее. Так вжжих, вжжих! Ай да изобретательница! Так, а что там наш Урбанайтес? Шишколюб тоже не отставал, высоко держал марку надсмотрщика-потогона! Использовал не просто плетку, а две! С двух рук работал, прямо Клинт Иствуд! Только не револьверы в руке, а плетки. И по двум спинам сразу! Рационализатор! Нет, отвратительные типы, просто удивительно! Мне даже смешно стало – всего пять дней, а так уже разложились! Нет, они не «лохи», они «мутанты» – люди с ослабленными нравственными устоями. Их самих можно в работу Мессера вставлять, в качестве иллюстраций. Монстры, просто монстры, спруты подводные, крокодилы ненасытные! Я действительно рассмеялся и едва не свалился с пальмы, совсем как Дарвин на Галапагосах, но тут вспомнил про Ахлюстина. А где же Ахлюстин? Что-то я не заметил, как он плеткой машет… Я навел трубу на участок Ахлюстина. Ну все правильно, размахивают мачете. А Ахлюстин? Я прищурился. В ряду железных спин промелькнула коричневая человеческая. Это меня немного озадачило. Я посмотрел еще и убедился – на самом деле Ахлюстин. Боксерскую спину трудно спутать со спиной шахматиста. Ахлюстин – и тоже с мачете! Вместе со своими роботами работает. Безо всякой плетки! Тоже мне Кампанелла! Значит, так. Значит, Ахлюстин решил по-другому действовать. Решил встать в одну шеренгу со своими ботами. Чтобы, так сказать, личным примером, крутым плечом… А что, это может сработать. Мы со Шлоссером, конечно, так ботов не прошивали, но они механизмы самообучающиеся, поведенческая мимикрия им свойственна. Поглядят на Ахлюстина – и будут работать лучше. Я улыбнулся. Да, в моей схеме оказалось слабое звено. Да, я не смог предвидеть такого, думал о людях хуже, чем они есть на самом деле… С другой стороны, эксперимент – он над всеми эксперимент, надо мной тоже. Ахлюстин меня удивил… Ладно, посмотрим на выходе, поглядим. В конце концов, здесь, на отдельно взятом куске побережья, происходит вечная борьба – Инь-Янь, Свет-Тьма и Тьма, как всегда, последняя выигрывает – хорошо вертят плетками ребята дискуссионного клуба «Батискаф»! От души. Радуюсь, на них глядючи. Дурачки. Стадо. А все потому, что читают мало. А я много. Готовясь к этому приключению, одолел я целую гору психологической литературы, в том числе весьма полезную книгу Р. Бейти «Мы и они: двести лет вместе». В ней описывалась история отношений человека и роботов – от первых лет, когда в массовом сознании боты воспринимались младшими братьями, до времени, когда большинством человечества овладели многочисленные и цветастые ботовые фобии. Когда матери отказывались отдавать детей в сады, где воспитателями были боты, когда больные сбегали от ботов-хирургов, когда зловещая секта Деструкторов уничтожала всех ботов, до которых могла дотянуться. Описывал доктор Бейти и сегодняшний день – абсолютно ровное утилитарное отношение. То есть если раньше люди пытались видеть в роботах человека, если потом они их ненавидели и презирали, то сейчас люди относятся к ним равнодушно, практически как к мебели. Как к дровам. Именно на этом и базировался мой план. Если бы мои недруги читали больше, то смогли бы разгадать мои замыслы, смогли бы нанести ответный удар. Конечно, Ахлюстин тоже читает мало, однако он, как любой спортсмен, чует нутром, возможно, поэтому он пока и не взялся за плетку. Так вот. Я поглядел на солнце, затем поглядел на часы. Время обеда, просидел на пальме почти два часа. Есть не хочется, но надо себя заставить, мне распускаться нельзя. Еда и сон – вот залог крепкого здоровья, крепкой психики. Впереди свершения, подобные подвигам Геракла, на это нужно много сил. На берегу меня ждал легкий, но питательный обед из трех блюд: окрошка, заливное, кисель. Мой верный Андрэ в очередной раз не подвел, ах, если бы он был настоящим, дал бы ему вольную! Или в Новый Орлеан продал, за триста долларов! Шучу, конечно, шучу. Я отобедал, сыграл сам с собой партию в шахматы и отправился спать – сиеста нормализует секрецию. Проснулся без четверти четыре, без помощи Андрэ. Хотелось пить. Холодного, хорошо бы морса, клюквенного, со льдом и апельсинами. Болтался, потом отправился на ужин. Ужин прошел в деловой, дружественной обстановке. Все были сосредоточены на еде и со мной особо не разговаривали. Я же молчать не собирался, обета не давал, я прочел им несколько нравоучительных рассказов из книги «Для благочестивых мальчиков и девочек», Бостон, 1803, про то, как полезно трудиться, про то, как скверно лгать, про то, как одна девочка украла башмаки своего старшего брата, ну и так далее. Мне показалось, что им совсем не понравились эти истории, во всяком случае, Октябрина весьма невежливо велела мне замолчать. Тогда я велел Андрэ притащить банджо и пропел несколько гимнов на духовные стихи авторов девятнадцатого века. Гимны сделали свое дело – аппетит врага был испорчен, гуляш из мидий и морской капусты остался недоеден, компания разбрелась по своим избушкам. Я остался один. Поставил музыку. Венский струнный квартет, вариации на тему песен китов. Солнце село быстро, зато луна светила, что надо. Мне стало так легко, мне стало так спокойно, что я решил половить рыбу. Взял котелок, обычную пластиковую наживку – никаких новомодных мерзостей, которые активизируют пищевые рефлексы рыб, никаких автовываживателей, никаких силовых лесок, бамбуковые удилища, стальные крючки, свинцовые грузила. Изумительные вещи, с трудом удалось найти. Устроился возле прибоя, закинул. Дальше все было просто замечательно, сидел, волны приятно массировали мне ступни, бычки клевали… Может, и не бычки, рыбки какие-то колючие, удил – отпускал, удил – отпускал, бычки клевали с удручающей регулярностью, это удивительно эффективно убивало время и просветляло мозг. Я размышлял про себя. Я осознал свое предназначение в двенадцать лет, прямо как Гагарин. На осознание ушло полторы недели в мае, помню, тогда цвела сакура. Или яблоня. Розовое что-то. Мысли были сумбурны и порой нелогичны, теперь, уже встав на свой путь и твердо на нем укрепившись, я могу перевести дух, смахнуть с лица трудовой пот и кинуть взгляд назад. Туда, где грохочут громы моей буйной молодости, где кипит бушующая лава бешеных страстей, пылает огнь необузданных и могучих моих желаний, где шевелится в багровом тумане бездна, меня породившая… Никакой бездны, разумеется, не было. Ну и громов и молний особых тоже, так, тыры-пыры, как говорили древние. Но биография имелась. Приличная. Солидная. Ее вряд ли вместит в себя объем нового издания Универсального Энциклопедического Словаря, разве что Универсальная Энциклопедия! Взять хотя бы обстоятельства моего появления на свет. В тот день и час свершилось многое. Сразу две кометы вычертили в небе над Среднерусской равниной зловещий и величественный крест, что сопровождалось сиянием невыносимой яркости, многие от него даже временно ослепли. На Сицилии изверглась давно дремавшая старушка Этна, в Океании случились многочисленные землетрясения и цунами, уровень озера Байкал неожиданно поднялся на полтора метра и затопил прибрежные поселки, неисчислимые стада китов выкинулись на австралийские пляжи и стали нахально требовать спасения, едва не потерпел катастрофу четвертый темпоральный челнок, к жителям поселка Пихтовка вышел из тайги красный волк, одним словом, много чего свершилось. Даже пятна на Солнце загустели и стали видны невооруженным глазом. Короче, мирозданье подавало сигналы. В дальнейшем неслучайность всех этих знаков и предзнаменований была неоднократно подтверждена фактами моей биографии. Взять хотя бы… Впрочем, моя жизнь должна быть освещена либо подробно, либо никак. Посему подробности оставлю для настоящего мемуара, сейчас же остановлюсь на себе как на личности. Итак, как сказали бы древние скальды и прочие робинбобины, я был рожден под суровым светом звезды Полынь, ее горький мерцающий сок течет в моих венах, а поэтому я склонен к: – авантюрам; – немотивированному риску; – неконтролируемой мании величия; – бескрайнему милосердию; – нравственному релятивизму, но это потенциально. Сначала я жутко гордился и думал, что я один такой уникальный – другого человека, склонного к милосердию и мании величия одновременно, я не встречал. Если честно, я вообще не встречал никого склонного к мании величия, да и про саму манию я узнал исключительно из книжки-раскраски «Психопатология в картинках». Из более серьезного источника – монографии проф. Арнольда Тойфеля «Фобии и другие психические расстройства» я с энтузиазмом почерпнул, что все эти недуги остались в глубоком прошлом, современные люди избавились от них практически совсем, причем на генетическом уровне. Редкие же носители этих качеств подлежат обережению, изучению, занесению в анналы и прочему взлелеиванию. Труды Арнольда Тойфеля окончательно убедили меня в собственной неповторимости. Глядя в радостные и счастливые лица своих современников, я не мог не чувствовать себя существом иного, высшего порядка, более тонким, глубоким и загадочным. Носителем особой, реликтовой генетики, прочно запечатлевшей в себе поэзию и восторг Творения. Однако торжествовал я недолго. Очень скоро я стал чувствовать себя жутко одиноким. Я зрил окрест выжженную пустыню повседневных заурядностей, где и скучно, и грустно, и некому пожать коромысло, где все друг с другом, а я сам по себе, но при этом выше всех, как бы сверху. И вот в поисках поддержки и утешения я обратился к кладезю культуры. Обратился к бесчисленной научной и художественной литературе, к несчетным фильмам и записям спектаклей, к музыке, к поэзии и даже живописи и с радостью обнаружил, что в прошлом таких, как я, было предостаточно. Возможно, даже больше чем нужно. Со страниц книг и с экрана проектора глядели на меня многочисленные онегины, печорины, холдены колфилды и прочие ненужные, посторонние, странные, но чертовски умные, злобные и усталые от жизни. Вообще писатели и прочие художники чрезвычайно любили описывать таких, как я. Проведя самое простейшее и поверхностное исследование, я обнаружил двадцать четыре своих двойника. И это буквально за какие-то жалкие сто лет. Современное же искусство подобных героев не знало, повывелись как-то. Почему раньше меня было много, а сейчас я такой один? Пережиток прошлого. Отголосок тех славных времен, когда за жизнь надо было бороться, когда надо было уметь перегрызать глотку, всаживать нож в спину и проходить по трупам, кидаться на амбразуры, затыкать телами пробоины в бортах, биться за благосклонность роковых красавиц и всячески геройствовать. Ведь если эволюция не стерла меня с карт Вселенной, то, значит, я для чего-то нужен? Для чего-то, что не по плечу моим современникам. Для чего-то великого и сияющего вдали. Когда я понял это, одиночество исчезло. Сомнения отступили. Пришла уверенность и твердость. И теперь я гордо, как Гулливер, нес свой размер средь сонма карликов, то есть лилипутов. Да, говорил я себе, я рудимент. Но я знаю, что у меня есть Предназначение, хотя и не знаю, какое именно. Но время придет, и все станет ясно, и я сделаю шаг… Опять бычок. Вообще неплохо вот так жить – у моря, с удочкой. Поймал рыбу, съел, спишь. Как предки наши делали – и счастливы были, между прочим. И вот когда я вытягивал очередного глупого бычка, похожего на ископаемую рыбу латимерию – игластого и шипастого, я вдруг почувствовал, что стало тихо. Очень тихо, даже на уши надавило. Что-то случилось. Или должно было случиться. Надо срочно пойти в буш. Вот просто очень, что-то происходит там, что-то важное, я чувствовал это. Я оставил удочку, прицепил к поясу обрез из своих оружейных запасов и отправился в джунгли. В сторону плантаций, куда еще идти-то? Предчувствия меня не обманули, тишина в районе участка Октябрины. Я включил легкую походку, прибрал дыхание, подкрался дрожащим татем. Там они и стояли. Под развесистой араукарией. Все четверо. Беседовали. Значит, силы есть. Беседовать. Я думал, они еле ноги волочат, а они тут заговоры заговаривают. Так… Прокрался меж родных осин… То есть между пальм этих, переделать бы их в рябины. Прокрался, пользуясь навыком маскировки, залег метрах в десяти, уши развернул, слушать стал. Говорила Октябрина: – Я ничего не понимаю. Ничего. Мы работаем, выкашиваем тростник… И что? Не знаю, у меня самой никакие темные чувства не пробудились… Если они не пробудились сейчас, это значит, что они не пробудятся и дальше. Я себя знаю. – И что? – спросил Ахлюстин. – И то. Зачем мы тут стараемся? – Ты что, не понимаешь?! – заволновался Потягин. – Нет, я-то понимаю! – саркастически хихикнула Октябрина. Они замолчали. – А что, собственно, тебя смущает? – вопросил Потягин через минуту. – Чем ты тут недовольна? Подумаешь, каша пластмассовая… – Меня не каша смущает! Меня общий идиотизм ситуации смущает! Общий идиотизм ее смущает! Да она не знакома с настоящим идиотизмом! Вот если бы она почаще смотрела в зеркало, то имела бы об этом некоторое представление. Пожалуй, мне надо будет написать по этому поводу исследование. Брошюру! «Идиотизм вечен». И на обложке фотография – Потягин в обнимку с Октябриной. – Тут ничего удивительного, – вмешался Урбанайтес. – Это же Жуткин. Жуткин – он и есть Жуткин, что ты от него хочешь? – Я слышал, он зарядил своего семилетнего брата в гигантскую рогатку и выстрелил ею в небо на триста метров! – Однажды он послал себя в гробу своей учительнице, и у той случился приступ! – Я слышал, он приклеил своего отца к потолку! – Как-то раз он вмонтировал контроллеры в осиную семью и натравил их на участников Тур де Франс! Несколько человек упали в океан! – Он переодевался памятником! – Он научил Миранду Фогель ковыряться в носу языком! Он уверил ее, что так делали все египетские фараоны, и эта дура поверила! Ну, подумаешь, выстрелил из рогатки. Вовка сам просил, увидел по стерео и ныл две недели. К тому же я им не просто так выстрелил, я повесил на него два парашюта, антигравную подушку, все было безопасно, как в бобслее. Не в гробу я послал себя, а в футляре из-под настенных часов, она думала, там кукушка, а оттуда я выскочил. И никакого с ней припадка не случилось, просто испугалась она немножко. Про отца вообще вранье. А про Тур де Франс правда. Я ненавижу велосипедистов. Однажды мы реконструировали битву при Пуатье, и Магистр уже облачился в доспехи Черного Принца и воздел длань, дабы двинуть войска, и половина Ордена, наряженная англичанами, уже выстроилась в колонну, а тут эти лыжники… То есть велосипедисты. Произошло столкновение, и вся битва при Пуатье пошла к чертям. Про памятник не комментирую. А насчет Миранды Фогель… Ах, Урбанайтес, зря ты помянул Миранду, тебе это зачтется. Это она меня, между прочим… Ну да ладно. – Человек состоит в Ордене Реконструкторов – этим все сказано, – закончил Потягин. – Он планомерно себя разрушает, пусть. Наше дело сейчас косить тростник… Октябрина хихикнула. – Что, Виталя, в глазах Лунные Карточки? – осведомилась она. – При чем здесь Лунные Карточки? Просто мы должны доказать ему, что зла нет. При чем здесь Лунная Карта? Что ты привязалась? У тебя что, комплексы какие-то? – Нет у меня комплексов! – Ребята! – крикнул Урбанайтес. – Прекратите ругаться! Октябрина, ты сгущаешь… – Вот и я говорю! – согласился Потягин. – Здесь совсем неплохо! Воздух, море, физкультура… – Лунная Карта, – вставила Октябрина. – А мне здесь уже надоело, – возразил Ахлюстин. – Мы попали в какую-то идиотскую ситуацию, причем сами себя в нее загнали. Вы как заставляете их работать? – Какая разница, как их заставлять? – Урбанайтес говорил почему-то хрипло, наверное, голос потерял от крика. – Принципиальной разницы нет… – Это тебе только кажется, – не согласился Ахлюстин. – На самом деле не все так безоблачно… – Но дело-то идет, – возразил Потягин. – Я уже почти половину выкашиваю… – Так у тебя же от этого мозги разъедаются! – воскликнул Ахлюстин. – Ты разве не понимаешь?! – Да ничего у меня не разъедается, – обиделся Потягин. – Смотри. Он что-то там продемонстрировал, не знаю, что именно, может, мозги, а потом продолжил: – Так что тут все в порядке. Да вы что, ребята, все это всерьез, что ли, воспринимаете? Это ведь игра! Зато мы докажем этому психу! – А ты уверен, что докажем? – спросил Ахлюстин. – Вполне. А ты что, хочешь, чтобы наш клуб переименовали в «Дубраву»? Или в «Чугунную Дубраву»? – Нет, не хочу. Просто не кажется тебе, что доказывать… Они перешли на шепот, и некоторое время я ничего не слышал. Затем опять прорезалась Октябрина: – …заставить его играть по нашим правилам! – Вы что, не понимаете, что вы уже проиграли?! – это Ахлюстин. А Ахлюстин, оказывается, опасный тип. – Ладно, вы как хотите, а мне все это не нравится! – сказал Ахлюстин. – Сдох, – усмехнулся Потягин. – Так и скажи, Ярик, что ты сдох! – Дурак ты. – Ну да, мы дураки, а ты один умный! – Может, не стоит спешить? Ай-ай-ай, Октябрина, не стоит, значит, спешить. – Нам пару дней до Лунной Карты остается, – напомнил Урбанайтес. – Может, неделя… – Я же говорю! – Октябрина! – Вы как хотите, а мне все это надоело. – Ахлюстин кашлянул. – Очень, очень надоело, мне никогда ничего так не надоедало. Я думаю, надо… Интересно-интересно… Ахлюстин замолчал. – Не знаю, – сказал Урбанайтес. – Мне, конечно, тут тоже не нравится, но… – Лунная Карта, – произнесла Октябрина зловеще. Она решительно невыносима. – Ты все время иронизируешь, и это понятно, – Урбанайтес был удивительно рассудителен. – Но все идет действительно более-менее спокойно, почему мы должны упускать Лунную Карту? Жуткин сядет в лужу, а мы получим карту. Какая разница, кто именно ее получит, она все равно будет у нас, в нашем клубе… Остальные издали сразу несколько звуков. Потягин испустил звук согласия, Октябрина – звук презрения, Ахлюстин просомневался. – Вы как хотите, но я долго терпеть не собираюсь, – сообщил Ахлюстин. Он с хрустом поперся прямо через джунгли к своей хижине, остальные его не поддержали. Стояли, переминались с ноги на ногу. Трое. – Может, он прав? – осторожно спросила Октябрина. – Может, и нам стоит… – Глупо, – перебил ее Урбанайтес. – Трудностей-то, по большому счету, нет никаких… – И времени у нас много – каникулы ведь, – добавил Потягин. – Делать-то все равно нечего, можно и здесь… Смех. А потом звук какой-то… Кажется, она плюнула. И снова хруст веток. Октябрина отчалила. Остались Потягин и Урбанайтес. – Вот так, – сказал Урбанайтес. – Вот так, – сказал Потягин. И они тоже поперли по бушу. Как два бессмысленных трактора. Урбанайтес проследовал мимо меня, напевая что-то на незнакомом языке, наверное, эсперантист. Вернулся домой я уже глубокой ночью. Снял со стены банджо, вручил Андрэ. Андрэ забренчал. Тоскливо так, уныло, будто на самом деле мы на латифундии, величавая Ориноко катит мимо нас свои студеные воды. Только спиричуэлсов, летящих над джунглями, не хватает… – Как дела, масса? – спросил Андрэ. – Лучше не бывает. – Скоро домой, масса? – Хочешь со мной домой? – улыбнулся я. – Я не хочу, я интересуюсь. – Ты мне нравишься. Наверное, я возьму тебя с собой. Ты хорошо готовишь. – Спасибо, масса, это для меня большая честь. Приходил масса Потягин. – Когда? – удивился я. – Сразу после ужина. Вы отправились рыбачить, а масса Потягин приходил. Ждал, потом отбыл. – Понятно. Ладно, Андрэ, я, пожалуй, прилягу. Погружусь в сон. А ты играй. Такое, лирическое, я люблю кантри… Хотя нет, сделай-ка мне квас со льдом. – Слушаюсь, масса. Андрэ принес квас и возобновил музицирование, я вытащил на веранду кресло-качалку и устроился в нем. Квас со льдом в лунном свете был особенно хорош. И в душу мою снизошел мир, спокойствие всяческое, умиротворение и так далее, и только вся эта прелесть начала там укрепляться, как вдруг я почувствовал резкую боль в животе. Сначала я думал, что мышцу какую растянул, когда хотел смеяться, но не смеялся, а терпел. В Англии каждый год от подобной глупой причины гибнет двести человек. Но я, судя по всему, погибнуть должен был совсем не от этого. Живот забурлил, как Везувий в трудные дни. И боль, резкая и неприятная, она повторилась, не прекратилась и была так остра, что я вскочил и собрался уже нестись к спасению… Не смог сделать ни шагу. Потому что каждый шаг был чреват катастрофическими последствиями. К тому же мне показалось, что я услышал в зарослях здешней черешни смешок. Безобразная чудовищная картина сложилась в моей голове: в кустах, расположившись, как в театре, сидят Октябрина, Урбанайтес и Ахлюстин, сидят, наблюдают. Ожидают. Возможно, кто-то даже зарисовывает, сейчас все умеют рисовать, раньше все оскверняли заборы, теперь все рисуют, рисовальщики, чтоб их… Ну и, разумеется, коварный злодей и мой вечный противник Потягин, он тоже был там и дышал в ладони, предвкушая мой бездонный позор. Вообще за такие дела нужно бить по морде, однако с этим мы повременим. Ситуация сложилась критическая. Я стоял, на четверть согнувшись, не решаясь сделать ни шагу, потому что этот шаг мог обернуться просто космическим позором. После такого позора я уже не смогу проводить эксперимент, в каждом взгляде, в каждой усмешке я буду искать оскорбление… Живот между тем продолжал разрываться. Я попробовал сделать шаг, даже не шаг, пополз пальцами ног, и тут же внутри все задрожало и забурлило гораздо сильнее, чем раньше. Я замер. Стоял страдающим изваянием, дышал с опаской. Решать надо скорее, больше пяти минут я не продержусь. В голове перещелкивались варианты. Можно позвать Андрэ, он наверняка где-то неподалеку. Я бы мог приказать ему донести меня до туалета. Конечно, это была бы забавная сцена – бот тащит сеньоре фазендейро в уборную, что-то в этом такое есть, дремучее. Но от Андрэ я отказался – нечего ронять авторитет в глазах персонала. Он хотя и бот, а все-таки… Можно скрепить душу и нечеловеческим прыжковым усилием перенестись в ближайшие кусты. Или плюнуть на все и бежать – а одежду потом выбросить или сжечь. С одной стороны, конечно, все-таки позор, с другой – что делать? Я раздумывал две минуты. Последние два варианта я отверг так же, как и первый. И решил предпринять следующее. Осторожно, как древний сапер, колдующий над сенсорной миной, я опустился на колени, лег на спину и пополз, используя исключительно тяговую силу рук, остальное же туловище удерживая в неподвижности. Для того чтобы добраться до заветной кабины, мне понадобилось двадцать минут. Я несколько ободрал спину и укротил свою гордыню, это было полезно. Я уже добрался до заветного строения, и тут мне был нанесен очередной удар. Вернее, это я сам его себе нанес. Потому что обнаружил, что дверь закрыта. На замок. Я обожаю старинные замки. Особенно те, что начали делать в середине двадцать первого века, собирание замков – одно из моих многочисленных хобби. Так вот, в середине двадцать первого века делали отличные навесные замки, а я сюда приладил один из самых лучших. Больше туалетов на острове не было, и допускать в свой персональный сортир Октябрину или, того лучше, Потягина я не собирался. Пусть соблюдают историческую достоверность – надсмотрщики к своему начальнику в сортир не заглядывали. И сейчас этот замок стал мне преградой. Подергал несколько раз, дверь была неприступна. Тогда я кликнул Андрэ. – Что угодно, масса? – спросил Андрэ. – Вы в затруднительном положении? – Нет, ну что ты… Просто лежу тут, отдыхаю… – Отдыхаете? – Ну да, отдыхаю, разве не видно? Андрэ промолчал. – Послушай, Андрэ, принеси мне, пожалуйста, ружье. – Ружье? Я кивнул. – Зачем вам ружье, масса? – Как зачем?! – простонал я. – Отдыхать. Отдыхать с ним буду. – Здесь? – А почему не здесь? Чем это место хуже любого другого? Тащи ружье! И патроны! Боевые! Андрэ отправился к бунгало. Терпение. Я терпел. О, как я терпел! Каждый год в Англии от нетерпения погибает сто сорок человек, из моего терпения можно делать корабельные канаты, я бы победил на чемпионате терпетелей, в самые сложные моменты, когда казалось, что терпению вот-вот придет конец, я начинал петь «Арию варяжского гостя». Андрэ притащил ружье, и я тут же выстрелил. В замок стрелять бесполезно, я выстрелил в дверь. Хотел прострелять в ней такую круглую дыру, однако дверь оказалась совсем не из дуба, а из какой-то незнакомой мне новопридуманной дряни. Дробь застряла в ней, как в густой смоле, я выстрелил еще – с таким же результатом. Туалет был построен ботами по неизвестной новой технологии и был пуленепробиваемым. Я застонал. – Вы уже отдохнули, масса? – вежливо осведомился Андрэ. – Может, вам квасу? С трудом удержался, чтобы не выстрелить ему в голову. – Вам что-то требуется? – спросил Андрэ. Я всхлипнул. Андрэ понятливо вздохнул, взял замок и стиснул его в кулаке. Дужка лопнула и с треском улетела в сторону. Хорошо, что боты послушные. Если бы они восстали… Я с облегчением ворвался в кабину и… Жизнь – непредсказуемая штука, я это заметил уже давно. И в этом ее прелесть. Но не всегда. Одним словом, большую часть ночи я провел в сортире. Ежился, напевал «Арию варяжского гостя». В конце концов я там даже уснул, не скажу, что это была самая романтическая ночь в моей жизни. Да… Насчет взрыва ружья я серьезно сомневался, насчет отравы в квасе сомнений у меня не было. Потягин. Для чего? А ни для чего. Чтобы напакостить мне, вот для чего. Он всегда мне пакостил, при любой возможности. Такая уж у этого Потягина сущность, просто Чезаре Борджиа в фигурной бутылке. Тогда обставил меня на GP, сейчас попытка отравления. Ничего, Потягин, мы тебе отомстим. Глава 7 Разделяй Следующий день порадовал меня сразу по нескольким направлениям. Потягин подглядывал за работой Урбанайтеса и перенял его очередную новацию – когда одни боты лупят других ботов. Теперь из двадцати положенных по условиям эксперимента ботов два состоят в помощниках у Потягина. Расхаживают вдоль шеренг работающих ботов и лупцуют их самодельными плетками, свернутыми из пальмовой пеньки. Сам Потягин стоит на пальмовом пне и командует. При этом он жутко похож на композитора Людвига ван Бетховена – такая творческая экзальтация в нем проскакивает, только седых косм не хватает, а то был бы настоящий Бетховен рабовладельческого труда, сочинитель «Оды без радости». Урбанайтес тоже на месте не стоит, интенсифицировал свое производство дальше. Раньше боты и рубили тростник, и оттаскивали его под навес. Теперь одни рубят, другие оттаскивают, третьи надзирают. Сам Урбанайтес тоже надзирает, но за надзирателями. Он открыл, что, если лупить надзирающих ботов особенно безжалостно, производительность труда поднимается сама собой. Молодец. Кулибин просто, изобретатель паровоза. Ахлюстин же пока разочаровывает. Если до этого он работал вместе со своими ботами, то теперь вообще не работает. Лежит под навесом, думает. И боты его тоже – стоят в расслабленных позах под солнцем, даже не шевелятся, энергию накапливают. Одним словом, сплошная анархия. Побаловала Октябрина. Она, понукая ботов, слишком резво работала плетью и сорвала мозоли. Явилась ко мне и заявила, что я, как фазендейро и старый Айболит, должен заботиться об охране здоровья своего персонала, иначе она за себя не ручается, пойдет в море утопится, повесится на пальме – короче, мне потом придется объяснять ее родителям. – Ну, конечно, – согласился я. – Просто обязан заботиться, тут я ничего не имею против. К тому же кто может отказать в заботе такой милой девушке. А ну, покажи-ка зубы! – При чем здесь зубы? – нахмурилась Октябрина. – Ой, извини! – я постучал себя по голове. – Мы в последний раз школу гладиаторов реконструировали, там доктора всегда в зубы сначала смотрели, извини. Язык покажи. Октябрина выставила язык. – Так… – я задумчиво изучал язык. – Язык здоровый, розовый… Слушай, ты с вышки не прыгала? – С какой вышки? – оторопела Октябрина. – С десятиметровой. В бассейн. На лошади. Такие лошадиные прыжки, знаешь? Ты не прыгаешь? – Нет… – Жаль. Тебе бы пошло. Ты просто создана для подобных прыжков. Кино смотрела? «Девушка, которая прыгает на лошади с вышки»? Знаешь, мне кажется, что у тебя лихорадка. Вот смотри… Я снял с веревки кипарисовую прищепку. – Еще раз язык высуни, – попросил я. Октябрина высунула. Я ловко посадил на язык прищепку. С прищепкой Октябрина выглядела… необычно. А нечего дразниться! – Так я и знал, – вздохнул я, – держится. Это верный признак. Знаешь, если бы она соскакивала… А так… Серьезная штука. Раньше в этих местах одно время свирепствовал вирус Эбола… Октябрина сбросила прищепку. – У меня не лихорадка Эбола! У меня мозоли! И она потрясла у меня перед носом окровавленными ладошками. – Мозоли?! – удивился я. – Ну-ка, дай посмотреть… Я принялся изучать руки Октябрины и через некоторое время подтвердил, что это они. – Да, – я задумчиво покивал, – действительно мозоли… Это многое меняет. – Что меняет? – Многое… Я кликнул Андрэ, велел ему принести аптечку. Затем установил на горелку баночку с биогелем, подогрел, потряс, распылил над мозолями. Гель запузырился и стал впитываться в кожу, она тут же принялась восстанавливаться, нарастать и покрываться бороздками. – Почему ты зовешь их всех Андрэ? – осведомилась Октябрина, разглядывая руки. Ох уж мне эта Октябрина, любит искать везде подтексты. Критический ум, это ее и погубит. Я ответил. – Во-первых, – сказал я, – это опять же отвечает исторической действительности. Большинство плантаций сахарного тростника принадлежало французской аристократии. Поэтому Андрэ, а не Эндрю. И не Анжей. Само собой, владельцы плантаций не могли знать всех своих работников в лицо, поэтому они называли их всех одним именем. Так удобнее… Октябрина брезгливо поморщилась. – Вот ты как своих называешь? – спросил я. – Ботов в смысле? – Никак… – Никак. А вот Урбанайтес у каждого на спине номер маленький нарисовал, так гораздо удобнее. А во-вторых, Андрэ напоминает слово «андроид». В общем-то андроида вполне можно сократить до Андрэ. Удобно. – Ты, я вижу, совсем вжился в образ, – ухмыльнулась Октябрина. – Мы же договаривались, – пожал я плечами. – Что все будут играть по правилам. Вот я и играю. А иначе не удастся соблюсти чистоту эксперимента. – Ну да. Только что-то мне кажется, что ты переигрываешь. С… патернализмом. Или все это не совсем образ? – Ахлюстин что-то совсем не работает, – не ответил я. – Ты не знаешь, почему? – Не знаю. Наверное, ему не нравится такая работа. – Да уж, работа тяжелая, – сочувственно вздохнул я. – А куда деваться? Мы же договорились… Хотя, честно говоря, если бы мы договаривались сейчас, я несколько пересмотрел бы условия. – В каком смысле? – В том, что ни Потягин, ни Фома, они, конечно, не очень достойны Лунной Карты. – Почему? – Ты видела, как они работают? Октябрина кивнула. – Я думаю, – я поглядел через плечо Октябрины, – я думаю, что они действуют не совсем честно. Они все что-то там придумывают, ухищрения какие-то, жалкие технические приспособления. А ты нет. Ты взвалила на себя настоящий груз, по-честному, без дураков. Работаешь, позабыв про себя… Я начал осторожно отрывать излишки геля с ее ладоней. Гель все-таки великая штука, к завтрашнему дню все заживет, и Октябрина не то что плетью, ломом размахивать сможет. – Но они пока здорово тебя опережают, – сокрушался я. – Тупой силой берут, изворотливостью, не интересно даже. И поэтому я хочу предложить тебе кое-что предпринять… Я поглядел на Октябрину максимально проникновенно, будто собирался сообщить ей главную тайну. – Что? – растерянно спросила Октябрина. – Есть способ… Я тебе помогу. Видишь ли, я предполагал, что события могут пойти так, и кое-что предпринял. Работоспособность ботов можно повысить почти в два раза, произнеся определенный код. Катализатор. Я подмигнул Октябрине. – Код? – Угу. Три слова – и боты будут работать, как черти. И ты быстро обгонишь своих товарищей. Ну если их можно так назвать. Октябрина ничего не ответила. И тогда я соврал: – Потягин меня уже просил. – О чем просил? – Об этих словах. Еще вчера. Он как-то узнал… Одним словом, просил рассказать. – Виталя? Октябрина вроде как не очень удивилась, будто ожидала, что Потягин явится испрашивать преференций. – Он, – подтвердил я. – А сегодня еще Урбанайтес придет, больше чем уверен. Будет умолять. Мне кажется, он уже готов умолять. А я не могу… Одним словом, я лучше расскажу эти слова тебе. – Но это ведь не честно… – Почему не честно? Все в рамках эксперимента. Все еще до начала было определено. – То есть? – То есть я предполагал, что кто-то придет. Явился Потягин. И Фома тоже явится. Они слишком хотят Карту, они ослеплены… Лучше уж я тебе помогу. – Не надо, – отказалась Октябрина. – Лучше не надо, я не хочу… Но я был неотвратим, как зима. – Я тебя люблю, – сказал я. Октябрина уставилась на меня с непониманием. – Я тебя люблю, – повторил я. Октябрина заморгала, будто заработали в веках два маленьких моторчика. – Как это? Что это с тобой, Антон? – Это слова такие, вот что. Я тебя люблю. Скажешь ботам… – Ничего я не скажу! – крикнула Октябрина. – Ничего! Она помахала ладошками с затягивающимися мозолями и побежала на свою плантацию. А я отправился обедать. Сегодня на обед у нас были лепешки. У меня из муки лазерной очистки, у сатрапов из кукурузной. Впрочем, на обед явился только Ахлюстин, остальные предпочли потратить время на повышение производительности. Боксеру Ярославу на производительность, судя по всему, было плевать. Он с аппетитом сжевал четыре лепешки, богатырски запил их водой и сказал, что хочет со мной поговорить. Я с аппетитом сжевал четыре лепешки, богатырски запил их кокосовым молоком и сказал, что поговорить готов, мы всегда открыты к сотрудничеству. – Может, пора остановиться? – спросил Ахлюстин. – Остановиться? – не понял я. – Закончить эксперимент. – Можно и закончить, – я принялся ковыряться в зубах. – Отчего бы и не закончить? Если вы… ну, или хотя бы ты публично признаешь поражение. И согласишься принять название. «Дубрава» – оно мне больше всего нравится. Ахлюстин промолчал. – На «Чугунный Батискаф» ты тоже, я полагаю, не согласен. Понятно… Могу предложить что-нибудь попроще, поневиннее. «Недотепы», «Лопухи», «Неудачники»… «Туляремия» вот опять же. Нет, не нравится? Ахлюстин помотал головой, предложил: – «Почемучка». Я сквозь грунт чуть не просочился, банана-мама! «Почемучка»! «Гремучка», а не «Почемучка»! – Полумеры – не для нас, – не согласился я. – Не, «Почемучка» не пройдет, давай что-нибудь серьезное. Чем тебе «Туляремия» не нравится? Или вот, «Укус В Голову»! По-моему, это здорово! Ярослав недобро прищурился и спросил: – Значит, ты хочешь довести дело до обострения? – Это не я хочу, это народ хочет, – я кивнул в сторону плантаций. – Участники эксперимента. Они уже столько сил приложили, столько раз перешагнули через себя, что отказываться просто глупо. Октябрина мне даже в любви признавалась. – Что?! – Ахлюстин едва не подпрыгнул. Как это трогательно, подумал я. Любовь. Великое чувство. Оно затрагивает всех, даже боксеров. Боксеры делаются нежными, боксеры не держат удар. Да, Ярослав хочет превратить Октябрину Иволгу в Октябрину Ахлюстину, жить счастливо и умереть в один день, не, сейчас точно прослезюсь. Прослежусь. – Да, – я переключился на шепот. – Да. Вот, буквально два часа назад так и сказала – я тебя люблю. Ну я говорю, и не такое бывает, я понимаю, тебя пронзил стрелой Амур, но мое-то сердце отдано другой, Юлии Курдюмовой, она в хоре пляшет. А Октябрина так, знаешь, близко все приняла, расплакалась… Я замолчал. И Ахлюстин молчал, только желваки играли. Я сочувственно похлопал его по плечу. – Вот она посидела, поплакала, а затем мне и говорит – если уж ты отверг мои чувства, то изволь как-то это компенсировать. А не то побегу, кинусь в пучину. – Как? – В пучину кинусь, пойду на дно, как ржавый гвоздь. И так решительно на меня посмотрела. Ну что я мог сделать, Октябрина девушка щепетильная… – Так и сказала – «я тебя люблю»? – перебил Ахлюстин. – Ну да, – подтвердил я. – Три заветных слова. А тебя что, это как-то задевает? – Меня? Нет, что ты… – Ахлюстин принял равнодушный вид. – Просто вот… Видишь ли… Это… Виталя в нее влюблен, Потягин… Ахлюстин фатально покраснел. Да, не умеешь врать – не берись. – Она ему нравится… – Мне как-то даже стыдно, – перебил теперь уже я. – Так некрасиво получилось… Но без умысла совершенно, поверь! Я все сердце Курдюмовой уже передал… – Да уж… – боксер страдал. – Да-да, – посочувствовал я, – как в старой песне поется – «мы выбираем, мы выбираем…». Выбираем-выбираем, выбрать не можем… Ты не читал Брешко-Брешковского? – Не… – Ах ну да, ты же боксер. А я реконструктор. А книга называется «Человек третьего тысячелетия»… – И что? – И то. Брешко-Брешковский убедительно доказывает, что в начале третьего тысячелетия начал формироваться доминирующий ныне психологический тип личности, причем не в масштабах одной страны, а планетарно. – Чего? – не понял Ахлюстин. Нет, он все же боксер. Не быстро вкатывает. – Того. Постепенно все люди на планете стали походить друг на друга. Поведением, реакциями на раздражители, эмоциями. То есть вот если взять нас: меня, Потягина, тебя и Урбанайтеса. Современный психолог, разумеется, узрит некоторые отличия… Ну, например, я гораздо умней, подумал я про себя. Гораздо хитрей, гораздо дальновиднее, ну и вообще гораздо. Честно говоря, я на них вообще не похож. Я реликт, порождение Темных веков, времени, когда в Англии каждый год шестьсот человек разбивались, падая с кровати. И совсем насмерть. – А вот если бы нас показали психологу, допустим, конца двадцатого века, он особых различий не обнаружил бы. Мы унифицированы. Иногда даже в желаниях. Поэтому у Октябрины такие проблемы. Она говорит мне – «я тебя люблю», а на самом деле она не меня любит – она любит мой психотип. А он одинаковый! И у меня, и у Потягина, и у тебя! И даже у этого Урбанайтеса! Так что сегодня она мне в любви призналась, завтра Потягину признается, потом Фоме, а послезавтра и тебе повезет! И я ободряюще похлопал Ахлюстина по плечу. Ахлюстин как-то совсем помрачнел. Я, конечно, несколько переврал Брешко-Брешковского, обвульгарил, так сказать. Но общий посыл в его книжке такой – все одинаковы. И ход эксперимента это подтверждает. Один Ахлюстин вываливается. Но я больше чем уверен – на финишной прямой мы будем вместе, ноздря в ноздрю. Я представил, как ноздря Октябрины входит в ноздрю Ахлюстина, это было мощное зрелище. – Да, – вздохнул я, – любовь – страшная штука. Я, когда был влюблен в Оксану Соловьеву, на десять килограмм похудел. Ни есть не мог, ни учиться, ни работать… Все из рук валилось, вот как у тебя. – Я не из-за этого, я просто… – Бывает, – успокоил я. – В такое время работать совершенно не хочется… Знаешь, Октябрина ладони стерла, я ее тут лечил… У меня в аптечке есть капли от острой ипохондрии, тебе накапать? – Она ладони стерла? – взволновался Ахлюстин. – Ну да, так, немного, до крови… Ахлюстин окончательно забыл, о чем он хотел со мной побеседовать, и убежал. В направлении плантации Октябрины. В сторону Октябрины. Я немножечко почувствовал себя негодяем, но быстро успокоил себя тем, что это игра. Эксперимент. Если бы все это случилось по-настоящему, я бы вел себя совсем по-другому. По-джентльменски, смертельно просто. Но это был эксперимент, я пошел к берегу моря, заказал Андрэ земляную утку со спаржей, с белым соусом, сидел, сунув ноги в прибой, размышлял. Почему-то мне представлялось, что ужина не получится и ночь будет трудная. Угадал. На ужин явился один Потягин. Сказал, что Урбанайтес устал и лег спать, а про остальных он не знает. Андрэ подал ему фасоль в томате и сухари. Потягин ел, помогая себе руками. – Кто хорошо ест, тот хорошо работает, – заметил я. – Угу, – подтвердил Потягин. – Впрочем, ты и так хорошо работаешь, не то что эти… – я кивнул в джунгли. – Ага… – А ты уверен, что Урбанайтес спит? – негромко спросил я. – Ну да. Устал он вроде как… – А, понятно. Хочешь сока? Березового. Свежего. Сока Потягин хотел, выпил три стакана. С удовольствием. Даже универсального мыла не заметил, я ему капнул чуть. Пусть тоже ночку не поспит, пусть варяжского гостя помянет. Больше чем уверен, что расстройство желудка мне этот Ярослав Мудрый устроил, полтора года назад он читал доклад на тему «Всемирная история отравлений», я думаю, какие-то сведения у него в голове остались. – Какой-то он странный, Урбанайтес этот, правда? Потягин пожал плечами. – Видел что-то в джунглях, – я ухмыльнулся. – Какие-то глаза. Мне кажется, у него психика нестабильна. А ты сам больше ничего не видел? – Нет, – заверил Потягин. – Я и тогда ничего не видел, просто бараки… – Я их проверил, – наплел я. – Ничего там нет. Аэродром тут имелся раньше, а в этих сараях бочки, наверное, хранились. Можешь не беспокоиться. – А я и не беспокоюсь… – Ну и хорошо. Я думаю, скоро наш эксперимент вступит в завершающую стадию. Надо только Карту спрятать подальше… – А что? – в глазах Потягина вспыхнул интерес. – Да нет, ничего… – Зачем Карту прятать? Я поглядел Потягину через плечо. Это, кстати, отличный прием – выводит человека из равновесия, он начинает думать, что за спиной кто-то есть… Ну и так далее. Это меня Магистр научил, он вообще мастер разных уловок. Даже технику боевой шутки освоил, а я вот нет, к сожалению. Я поглядел за плечо, Потягин обернулся. – Мне кажется, что Фома не устоит, – заговорщически прошептал я. – Мне кажется, Лунная Карта его чересчур соблазняет. К тому же эта история с Октябриной… – Что за история? Потягин тоже перешел на шепот, попался, попался. – Ну видишь ли… – я взглянул на Потягина испытующе. – У нее… как это сказать… Личная драма, если короче. – Как это? – Она влюблена. В Фому. А он к ней равнодушен, не замечает, все думает, как лучше букет из шишек составить. Ну вот Октябрина и нервничает. Она, между прочим, уже просто в ослеплении! И в исступлении. Я думаю, что она способна ради Урбанайтеса пойти даже на кражу! Жаль, что Потягин не видел своего лица. Оно такое получилось красноречивое, я бы снял отпечаток на память и поместил в музей физиогномики, в отдел «Это интересно». – Влюбленная девушка, это все равно что цунами – сносит все на своем пути. Не исключено, что она в ближайшее время покусится… Впрочем, ладно. Уже поздно, Виталий, иди, отдыхай. Нам всем надо набраться сил. Еще сока хочешь? Потягин хотел. После чего отправился к себе, в избушку. Спокойной ночи, Виталий, спокойной ночи. Потягин растворился в наступающих сумерках, я устроился на веранде своего бунгало, велел Андрэ зажечь ароматические свечи. Приход ночи я встретил со спокойным сердцем, мой пульс не участился, дыхание не сперлось, в одиннадцать часов я отправился на деловую прогулку, хотя погода начала внезапно портиться. Но трудности меня не пугают, настоящий реконструктор на трудности плюет. Проходя мимо участка Потягина, я услышал болезненные стоны и громкие звуки желудочного происхождения, мыло действовало, Виталя страдал. Ничего, ему полезно. Очистится от вредных мыслей, по себе знаю – наутро после отравления я был просветлен, как сорок пять Гаутам, улыбался, как праведник, только сидеть не очень удобно было. Вот и Потягину завтра сидеть будет затруднительно. А зачем ему сидеть – ему стоять надо, работать. Возле Урбанайтеса было тихо, и именно там я впервые услышал шаги. За спиной. За мной следили! Все, как я и предполагал. Вот только кто? Потягин в отключке, Урбанайтес… Нет, Урбанайтес не сейчас. Значит, либо Ахлюстин, либо Октябрина. Скорее всего, Октябрина. Тучи, нелепые и бессмысленные, затянули зачем-то небо, я шагал по тропинке, струящейся между тростниковыми плантациями, насвистывал, напевал «День Работников Леса» стародавнего ансамбля «Анаболик Бомберс», щелкал пальцами и вообще производил как можно больше разных звуков – чтобы преследователь по своей недалекости меня не потерял. Возле плантации Ахлюстина я повернул к морю. На какие-то секунды сквозь тучи проблеснула луна, и мне открылось совершенно волшебное зрелище – освещенная синими лучами плантация и застывшие темные фигуры роботов с мачете. Если бы у меня был знакомый художник, я бы попросил его написать это, повесил бы в кабинете. Я остановился и полюбовался этой красотой, минут так несколько. Ну а потом к морю. Берег тут задирался вверх, и к воде спускался крутой галечный откос, а тропка тянулась прямо над ним, в тени пальм. Красиво, как специально сделано. Шагал по тропинке, слышал, как мой преследователь обходит меня слева. Потом у меня совершенно неожиданно развязались шнурки, так, случайно, я уселся на поваленную пальму и стал их завязывать. Не спеша, основательно. Преследователь переместился мне за спину. Потом громко хрустнула ветка. Ну что за дилетантщина, подумал я. Разве так можно? Чуть все не испортила – к этому моменту я уже понял, что это Октябрина. Больших усилий мне стоило удержаться – я мог развернуться в любую секунду и сказать, к примеру: – А как же наша любовь, пупсик? Или: – Шишел-мышел Ярик вышел? Ошарашить, сбить ярость. Но я промолчал. Как сфинкс. И еще больших усилий стоило не уйти в сторону, когда она понеслась на меня в атаку. Десять раз я мог это сделать, вильнуть вправо, и как в кино получилось бы – Октябрина полетела бы под откос, сломала бы копчик… Но мне стало ее жалко. Честно, жалко, несчастная девушка, влюбилась в меня, как ненормальная… Стоп, что-то я немножечко запутался, уставать, наверно, стал – столько всего приходится в голове держать… Когда она рванула ко мне через джунгли, я удержался лишь титаническим усилием воли. Разумеется, это было опасно. Конечно, я предварительно рассчитал ее реакции и был уверен, что Октябрина не станет лупить меня мачете или каменным топором. Но все равно страшновато. А вдруг она ума лишилась? Поэтому, когда в меня воткнулось что-то злобное и яростное, я не удивился. Вообще мне показалось, что это мешок. Почему-то. Такой, набитый водорослями, вроде бы мирный… Однако почти сразу этот мешок выпустил когти и вцепился мне в лицо! Совершенно подлым образом! В мое едва-едва зажившее лицо! Вцепился, рванул, и кровью запахло. Если честно, на какое-то мгновение мне показалось, что это обезьяна. Крупная макака или мелкий шимпанзе, такое противное существо, Кинг-Конг-вырожденец. Оно не только царапалось, оно еще обхватило меня за шею и принялось душить. Я сопротивлялся, но не особенно рьяно. Например, я мог сломать ей пальцы или треснуть ее затылком в переносицу, у меня было много способов справиться с этой красавицей. Но я медлил. Постепенно, ну, по некоторым антропометрическим признакам, я все-таки убедился, что это не совсем обезьяна, а все-таки Октябрина. Но в какой-то дурацкой одежке, действительно похоже на шкуру, наверное, в своем рюкзаке привезла. Я представил – Октябрина после работы переодевается в обезьянью шкуру и скачет по окрестностям, глупо кричит и безобразничает. Смешно. Удивительно. А что удивительного? У Ахлюстина ковчег с мистическим прахом прапрадедушки, он задает ему вопросы. Октябрина – мастерица перевоплощений… А еще говорят, что я ненормальный. Что я выстрелил собственным братом в стратосферу… Сами не лучше. А вот удивило меня другое – бешенство, бушующее в Октябрине. Еще недавно мы сидели, разговаривали, и я накладывал целебный гель на ее потертые ладони – и вот. И признавался ей в светлых чувствах… И вот такая злоба… Руками я отбивался от попыток превратить мою физиономию в хаотичные лохмотья, головой думал о том, что человеческая душа похожа на гармошку. Давишь на клавишу – она и пищит. Октябрине, без сомнения, было стыдно. За то, что она поддалась всеобщей тростниковозаготовительной гонке, за свою жадность, за алчное вожделение Лунной Карты, за стремление быть первой. За то, что не она, а Ахлюстин, боксер-недотепа, повел себя благородно и отказался от участия в крысиных бегах. А еще я запустил отличную байку про то, что она в меня влюблена. Ведь наверняка наивный Ахлюстин после беседы со мной отправился к Октябрине выяснять отношения… Не знаю, что там между ними произошло, должно быть, сцена получилась душераздирающая. И она решила мне отомстить. Разумеется, вступить со мной в открытый бой она не могла – это значило бы унизиться еще больше. И поэтому предпочла действовать тайно, как кривоногий ниндзя, как тать в ночи, волоокий ассасин, киллер синезубый. И у нее уже получалось – я чувствовал, как ногти Октябрины распахивают мое лицо и уже даже руки. Наверняка у нее под ногтями прячутся миллиарды микробов, теперь эти миллиарды перенесены на меня, теперь я весь распалюсь… То есть воспалюсь. Бездны психологии продолжали разверзаться перед моим удивленным взором, меня царапали, лупили и пинали. Однако постепенно Октябрина, переодетая обезьяной, выдохлась и решила пустить в ход зубы и немножко отгрызть мне правое ухо. Лишаться столь полезного органа в мои планы не входило, и я Октябрину стукнул. Так, кулаком. Получилось немножко в лицо, она заверещала и все-таки меня укусила. В плечо. Пришлось стукнуть еще разок. Стало совсем темно, и мы боролись почти на ощупь, это было как-то странно… Зачем она переоделась все-таки? Я ее легко опознал, зачем городок городить? Непонятно… Октябрина между тем не унималась, теперь она и кусалась и царапалась одновременно, я подумывал нанести моей подруге парочку настоящих, по-настоящему сокрушительных ударов, однако моя доброта все-таки взяла верх. Я решил просто убежать, но Октябрина отпускать меня не собиралась, вцепилась, как пиявка, как подкожный сомик из Амазонии. Чтобы хоть как-то привести ее в чувство, я тоже ее укусил. В локоть. В болевую точку, многие авторитеты рекомендуют кусать зарвавшихся обезьян. Октябрина проверещала, я вывернулся из ее могучих объятий и рванул по тропинке вдоль берега. Она меня догнала. Я был поражен, но она меня догнала! Быстро так догнала, прыгнула на шею, потянула в сторону, повалила. Я вскочил, но она вцепилась мне в волосы и дергала, не хотела меня отпускать, в ней внезапно словно открылось второе дыхание. Тогда я поступил хитро: взял и приложил Октябрину спиной к пальме – так мощно, что ее позвоночник даже изрядно хрустнул. Но все равно не отпустила, висела на мне, как безумная белка. То ли боевая ярость, то ли прищемил я ее чересчур, но Октябрина раскочегарилась. Принялась бодаться. Вообще я всегда думал, что череп у женщины несколько тоньше, чем у мужчины. Так, сантиметра на полтора. Но Октябрина, видимо, витаминов много принимала. И через некоторое время я почувствовал, что она меня забадывает. К тому же била она в затылок, что было эффективно. Наверное, от этих ударов я вдруг понял, зачем она переоделась. Она не для меня переоделась в обезьяну, она для себя в нее переоделась. У меня есть младший брат, ну тот самый, выстреленный из рогатки, у него в детстве завелся воображаемый друг по имени Трэкс. Так вот, этот Трэкс появлялся только когда мой брат наряжался динозавром. Скорее всего, у Октябрины тоже есть воображаемая подружка, и, чтобы вызвать ее, Октябрина переодевается в обезьянью шкуру. Возможно, и сейчас такое случилось – Октябрина решила посоветоваться со своей квазиподружкой, переоделась в обезьянью шкуру, а подружка эта, допустим, Груня, ей сказала – давай, иди, прикончи его. И вот теперь я бьюсь с этой сумасшедшей. Бред… Октябрина еще раз боднула меня в затылок, я не выдержал и боднул ее в ответ. Но несколько неровно получилось, в глазах поплыло, под коленками стало жидко, и меня повело. К сожалению, в сторону моря. Октябрина вцепилась в меня с такой силой, что я начал подозревать, что она хочет нашей взаимной смерти, примерно как профессор Мориарти хотел утащить Шерлока Холмса в пучину Рейхенбахского водопада, так и Октя желает столкнуть меня в ревущую бездну, пусть меня там потом лангусты всякие раздирают, жир нагуливают. Я съехал с тропы, запнулся за камень, Октябрина усугубила процесс, и мы вместе полетели по склону. Так, кувырком. Мы катились и катились, я пытался зацепиться хоть за что-то, не получалось, в руках только камни оставались. Постепенно склон становился все круче, и я начинал подозревать, что дело кончится не совсем радужно. Потом я стукнулся затылком о камень, а очнулся уже в море. Соленая вода попала в нос, и я чихал, пытаясь высморкать ее обратно. И лицо – оно просто горело – соль попала в царапины. Больно, но полезно, микробы погибнут. Я полежал в воде еще немного, потом сел. Октябрины вокруг не наблюдалось, я поискал ее, но ничего не увидел. Впрочем, вокруг была отмель, никаких бездн, вряд ли Октябрина утонула. Наверное, уперлась уже. Устыдилась своей выходки. Лежит в лачуге, переодетая обезьяной, рыдает. Хорошо. Ахлюстин мне не простит. Глава 8 Бунт Ахлюстина не было. На остальных участках все развивалось как надо. Потягин орал и размахивал хлыстом. Плетки не было, то ли сломалась, то ли сделалась уже неэффективной, теперь вместо нее выступал хлыст. Или даже кнут, какая-то помесь из этих инструментов побуждения. И работал ею Потягин уже профессионально, мне показалось, что я даже услышу щелчки. Быстро ребята учатся, постигают азы рабовладельческого искусства. И Потягин – просто сеньор Эскудо Педрейро, тростниковый барон и ценитель цыганской музыки. Я переключился на Урбанайтеса. Урбанайтес как всегда внес в работу усовершенствования. Вместо плетки он теперь использовал длинное копье с острым блестящим наконечником, раньше, в дикие времена, с помощью таких штук подгоняли толстокожих слонов, кажется, она называлась стимул. Вот этим стимулом Урбанайтес и стимулировал своих ботов, тыкал ленивых гадов в шею. Вид у него был вполне колонизаторский. Октябрины не видно, наверное, в избушке отлеживается. Я перевел длинное стекло на Ахлюстина. Насчет Хлюста у меня имелись подозрения, особенно после того их ночного разговора. Если честно, то у меня относительно всех были подозрения, и я предпринял кое-какие меры. Ну на случай непредвиденных обстоятельств. Правда, я не предполагал, что они наступят так скоро… Ну да ладно. Ахлюстина не наблюдалось тоже. Боты потерянно стояли в тростнике, еле-еле ворочались, лишенные мудрого руководства. Делать было нечего, я как последовательный дарвинист спрыгнул с пальмы и направился на плантацию Ахлюстина. Боты по-прежнему стояли, жарились на солнце, потели маслом, лениво вращали глазами. Заглянул в хижину. В хижине Ахлюстина тоже не обнаружилось, зато я нашел несколько других интересных вещей. Сломанную плетку, распиленные кандалы, на столе выложенный просом (или другим каким здешним злаком) портрет Авраама Линкольна, довольно реалистичный. Какие, однако, гримасы аболиционизма! Прямо хижина дяди Тома! Прямо сердце тьмы, мама, где мои подтяжки?! Я практически прослезился. Затем еще увидел – виселицу, аккуратно построенную из пальмовых щепочек. К виселице я пригляделся повнимательнее, потому что виселица была не пустая, а бывшая, так сказать, в употреблении – в петельке что-то болталось, какой-то комок. Я подумал, что Ахлюстин предался тихим радостям ювенального садизма и повесил крысу, бурундука местного или беднягу долгопята, однако, приглядевшись, я обнаружил, что это отнюдь не грызун, а некая фигурка. Наклонившись над виселицей, я опознал в фигурке себя. Повешенным. Нет, особого портретного сходства не наблюдалось, но почему-то было понятно, что это я. На секунду мне стало не по себе. Я вспомнил взорвавшееся ружье, вспомнил желудочные неприятности, вспомнил непонятное ночное нападение, а еще вспомнил про вуду. Это такое раньше колдовство процветало – шили куклу, поливали ее кровью, а затем втыкали в нее иголки. От этого с прототипом куклы случались всевозможные неприятности, волосы выпадали, как у меня опять же, диарея, а то и вообще разлив желчи и пожелтение организма. Неужели Ахлюстин вудуист? Неужели это все он? Заслал сильфиду в мое ружье, заставил Потягина подсыпать мне дристательного эликсира, смутил и без того смущенный разум Октябрины, надоумив ее переодеться бандерлогом… Честно говоря, я не встречал на своем пути настоящих вудуистов. И ненастоящих, впрочем, тоже. А вдруг это у него семейное? Вдруг у него бабушка или дедушка… Нет. Нельзя даже и представить, чтобы в наши дни – и вуду! Просто он меня не любит. И так эту нелюбовь продемонстрировал. У каждого свои слабости. Я вот люблю помидоры. В собственном соку, но чтобы подкисли, чтобы банка с пшиком открывалась. А Ахлюстин любит вешать. К тому же он боксер, а им там все время в голову бьют. А все остальное – цепь случайностей… Я не стал ничего в этой хижине трогать, покинул ее поскорее. Огляделся. Ахлюстина опять не наблюдалось. Я отправился к остальным, посмотреть. При известии об исчезновении Ахлюстина они сделали вид, что очень удивились. Ненатурально сделали вид. А я сделал вид, что поверил. Разумеется, натурально. А еще мне показалось, что Потягин и Урбанайтес порадовались исчезновению конкурента. Я велел им продолжать работать, а сам отправился на поиски Ахлюстина. Вообще я был больше чем уверен, что искать его мне совсем не придется, он сам меня найдет, однако для очистки совести немного побродил по округе, так, полчасика. Ничего интересного не нашел. Ахлюстин прятался. Плел веревку, чтобы подвесить меня, если не за шею, то хотя бы за пятки. Ну и чума с ним. Вторую половину дня я отдыхал в гамаке, обдумывал, что буду делать потом, после окончания эксперимента. Первым делом, я тоже сделаю доклад, конечно, не в клубе «Чугунный Батискаф», а на Съезде Ордена Реконструкторов. Про все эти приключения. А затем отправлюсь на Марс, недавно Магистр Ордена предложил реконструировать «Синюю бутылку» Рея Брэдбери. Это будет грандиозно! За размышлениями и мечтаниями я не заметил, как опустился вечер. Андрэ зажег ароматические свечи и пустил над джунглями тревожное безумие Альфреда Шнитке, я вытряхнулся из гамака и направился к столовой. Усталые надсмотрщики уже были там, шевелили носами в предчувствии пищи, я отметил, что они стали здорово походить на эрдельтерьеров. Сегодня на ужин у них был крупник с кокосовым молоком и хлеб с изюмом, праздник живота. Я специально это устроил – пусть немножко расслабятся, расслабленный враг – враг побежденный. И хлеб. Хлеб я им выдал в первый раз. Хлеб – это очень хитрая штука – его удобно запасать. Если Октябрина потащит хлеб Ахлюстину, я прослежу. Я был уверен, что это будет Октябрина, ни Потягин, ни Урбанайтес хлебом не поделятся. Октябрина опять не показалась. Бедная, бедная перепелочка! После ужина я сообщил присутствующей компании, что эксперимент вступил в завершающую фазу. Что надо поднапрячься, до победы один шаг, к тому же еще не все способы увеличения производительности задействованы. Также я сказал, что Ахлюстин не пропал, а, скорее всего, ступил на тропу войны, то есть погрузился в бунт, впрочем, это его личный выбор, если ему совсем не хочется получить Лунную Карту – я продемонстрировал Лунную Карту, – то пусть скачет по бушу. Народ разошелся по плантациям, и скоро я услышал злобные крики и свист хлыста, видимо, это были сверхурочные работы. Я велел Андрэ нагреть воды в серебряном тазике и провел вечер в созерцании светил посредством подзорной трубы. Звезды мерцали. Часов в девять выпил большую кружку кофе с шоколадом и стал ждать. Сегодня должно было все решиться. Ахлюстин, конечно, не ограничится побегом, Ахлюстин, конечно, нанесет удар. Он нанес. И дальше у меня подумать уже не было ни настроения, ни возможности. В десять на веранду грохнулся камень. Не то, подумал я. Мог бы как-нибудь покрасивее поступить. Приручить попугая, он бы принес мне весточку на своей лапке. Или черную стрелу с запиской, как у Стивенсона. Или знаки, выступающие на песке. А тут камень, обернутый в бумагу. На всякий случай я надел перчатки – вдруг Ахлюстин пропитал свое послание каким-нибудь там кураре? На листке хорошей рисовой бумаги было написано всего одно слово: «Берег». Какой лаконизм! Надо полагать, на берегу он назначал мне встречу, а может быть, и дуэль. Даже наверняка дуэль. Будем биться на саблях. Вообще я, как вызванный, могу выбирать оружие… Я предусмотрел такую возможность. Андрэ притащил сундук и достал из него коробку с дуэльными пистолетами. Точная имитация оружия девятнадцатого века, только материалы современные, надежные. А так все как надо – даже кремневый замок. Даже дымный порох. И пули сферические. Благородное оружие. Я взял коробку под мышку и направился к берегу. На песке горел костер. Костер горел, однако никого рядом не было, видимо, Ахлюстин приберег для меня эффектное появление. Спустится с неба в алмазном сиянии или выйдет из вод в чешуе, как жар, горя. Или еще как-то. Мне нравится. Настоящий враг – это всегда здорово. Здорово, когда враг выходит с открытым забралом, а не набрасывается, переодевшись обезьяной, исподтишка. Исподтишковой обезьяной. Я устроился рядом с костром и стал ждать. Посчитал пульс, пульс нормальный. К дуэли я был вполне готов. Через десять минут на берегу нарисовалась фигура. Ахлюстин, кто же еще. Настроен он был явно решительно, шагал как Петр Великий вдоль Финского залива, рукой отмахивал. Приблизился к костру, смурно на меня так взглянул. Решил отомстить мне за шутку с Октябриной. – Привет, – зевнул я. – Зачем камнями-то кидаться? Сказал бы просто… – Ты мне надоел, – начал Ахлюстин без предисловий. Схватил меня за грудки, встряхнул. – Хочешь вступиться за честь дамы? – осведомился я. Ахлюстин лишь прорычал. Р-ы-ры. – Есть более цивилизованные способы, – сообщил я. – Опробованные… – Да я тебе морду просто набью! Еще секунду, и он так бы и сделал, но я громко крикнул: – Предлагаю стреляться! Ахлюстин меня отпустил. – Стреляться! – Я наклонился к рюкзаку. – Стреляться – красиво, благородно, эффективно! Сиречь дуэль. Книжки читал? Кино смотрел? Оскорбление можно смыть лишь кровью и все такое. Самый надежный способ. Все настоящие мужчины дуэлируют! Направо и налево! Давай! – Опять какой-то подвох? – насторожился Ахлюстин. – Ну что ты, все как по-настоящему! Только стреляемся, разумеется, не до смерти. Но переломы ребер, разрывы тканей и сотрясения мозга я просто гарантирую! Тебе понравится! Ахлюстин задумался. – Нет, ты, конечно, можешь банально меня побить, но это не доставит тебе никакого удовольствия. К тому же я считаю, что такая девушка, как Октябрина, достойна большего, или ты так не считаешь? Как? – Ну не знаю… – Соглашайся. И мне интересно будет, вряд ли Потягин или Урбанайтес осмелятся бросить мне вызов, они слишком увлечены Лунной Картой… Я достал коробку, открыл. Пистолеты блеснули тусклым серебром. – Отличные вещицы. Я достал пистолет, провернул его на пальце, протянул Ахлюстину. Тот взял. – Ну вот и вот, – сказал я. – Стреляемся с двадцати шагов. Для выстрела надо взвести курок… Я показал как. – Дай-ка мне лучше свой пистолет, – попросил Ахлюстин. – Вот из-за этого и рушились царства, – сказал я. – Из-за недоверия. Я протянул оружие Ахлюстину. – А ты что, уже стрелялся? – поинтересовался он. – Сто раз. Я этим постоянно занимаюсь. И стреляюсь, и на саблях, и на боевых топорах. Я же исторической реконструкцией занимаюсь, а история человечества – это история дуэлей. Все друг друга били, убивали, развлекались, одним словом… Слушай, Ярослав, а ведь если Октябрина узнает, что ты за нее на дуэли бился, то она тебя крупно зауважает! Лед в ее душе будет растоплен… – Хватит болтать, – Ахлюстин был настроен явно серьезно. – Давай стреляться! – С двадцати шагов, – напомнил я. – Становимся спиной к спине и расходимся. На двадцати шагах поворачиваемся и стреляем. Бьем по корпусу, а то можно глаза лишиться. – Согласен! Мы встали спиной к спине. Ахлюстин был выше и крепче. Я умнее. – Расходимся! – объявил я. Ахлюстин оттолкнулся от меня и сделал шаг. Я тоже. Мы расходились, под ногами скрипел песок и мелкая галка, над морем кричала безмозглая чайка, впрочем, это мог быть и поморник. Я считал шаги. Про себя. Раз-два-три, на четырех я развернулся, поднял пистолет, прицелился Ахлюстину между лопаток и выстрелил. Люблю старое оружие, оно самое лучшее. Все современное оружие стреляет по большей части бесшумно, в лучшем случае со свистом, а вот старинное… Бах! С пальм посыпались перепуганные пальмовые воры, стайка местных гагар сорвалась, рыба шарахнулась, мироздание содрогнулось. Дуэль! Сейчас, дуэль, ищи идиотиков, в конце концов, мы не в книжке, мы в суровой реальности. Дуэль. Ага. Круглый и подлый резиновый шарик стукнул Ахлюстина в спину. Боксер взмахнул руками и упал, я почувствовал себя немного Дантесом. А что делать? Надо было вывести Ахлюстина из себя, но чтобы при этом между нами оставалось пространство для безопасности. Шагов тридцать-сорок. Я подумал, что неплохо бы сейчас, чтобы из зарослей выскочила Октябрина. И с воплями: «Убили, убили!» кинулась бы к своему избраннику. И сама стала бы убиваться, щупальцами стучать, волосы на себе рвать, раздирать эпидермис, красота, гармония… Ахлюстин начал подниматься. Его немного покачивало – удар был серьезный, теперь будет долго синяком беспокоиться. Ахлюстин развернулся. – Предатель! Сволочь! Мерзавец! И еще несколько слов, не переводимых на бумагу, не произносимых в присутствии дам, даже сам профессор Мессер бы их не одобрил. – Ай, – сказал я, – какая неприятность! Оно само стрельнуло, честное слово! – Подлец! – Увы, – я развел руками, – увы. Но я не виноват, это суровые обстоятельства жизни меня таким сделали. Враждебная среда, аффективные родители… Родители у меня отличные, лучше не бывает, но иногда я люблю приврать. – Негодяй! – Ах, Ярослав, примерно это мне сказала и твоя подружка. Знаешь, негодяи девушкам очень нравятся. Они их, девушек, будоражливо будоражат… Резиновая пуля просвиристела у меня над головой, Ахлюстин промазал. Еще бы ему не промазать – прицелы я изрядно подкрутил. – Я тебя… Я тебя… Ахлюстин кинулся на меня. А я побежал от него, такая уж у меня жизнь – то бегаю, то стреляю, то куда-то падаю. То ли еще будет. В этот раз, впрочем, я не собирался бежать далеко. Сразу направился в джунгли, пятьсот метров по тропинке на северо-восток, затем возле большой пальмы влево и еще сто пятьдесят, потом на север и бежать до камня, после камня налево. Поляна. Чистенькая такая, необычная, травка зеленая произрастает, скромная такая, спокойная, для этих широт совершенно нехарактерная. Поляна как поляна, я выбежал на середину, остановился отдышаться. Ахлюстин хрустел за мной. Несся напролом, валил пальмы, крушил препятствия, просто бронепоезд какой-то. Выскочил на поляну уже в изрядном озверении, весь такой нечленораздельный. Осмотрелся и улыбнулся, зловеще в своем безумии. – Может, мир? – предложил я. – Я оскорбил твою даму, ты потом оскорбишь мою – разбежимся как подшипники? Ахлюстин сделал шаг в мою сторону. – Ты сильно рискуешь, Ярослав, – честно предупредил я. – Я не так прост, как тебе кажется… Но Ахлюстин хотел рисковать. Безумствовать, бросаться очертя голову в омут, сжигать за собою мосты… Со мной расквитаться он хотел. Довел я его, измочалил. Быстро все получилось, я рассчитывал на длительное сопротивление. – А кто поддержит Октябрину на ее извилистом жизненном пути? – спросил я прямо, без обиняков. – Стрыгин-Гималайский? Одумайся! Ахлюстин прыгнул. Такой джульбарс, мистер Колоссаль, приземлился почти в центре поляны. Трава разверзлась, паки пасть Харибды, и могучий боксер Ярослав Ахлюстин, как поверженный Гефест, низвергнулся в пропасть. Что-то меня на античность потянуло. Провалился, короче. Андрэ, Андрэ и еще один Андрэ, с лопатами, кирками и прочим инструментарием, двадцать один час чистой работы – и вот она, волчья яма. Не простая – из простой Ахлюстин выскочил бы, как кенгуру, яма была колбовидной формы, на дне, правда, не колья, а пенопузырь. Ахлюстин в него упал, не ушибся, запутался. – Я предупреждал, – сказал я ему сверху. Ахлюстин ворочался в нежных объятиях пенопузыря, проклинал меня, грозился всячески… Я уселся на край ямы и повторил: – Предупреждал. А ты не послушался. Зря. Кинул вниз камешек. – Ну ладно, пойду к Октябрине. Ей, кажется, грустно. Рык пронзенного вилами леопарда был мне ответом. – Ярослав, – позвал я, – а это правда про ковчег прадедушки? Ты действительно с ним разговариваешь? Леопард со стоном скончался в муках – что делать, я вытянул из пояса синюю капсулу, сдавил ее пальцами, отправил вслед за камешком. Из ямы пополз жирный фиолетовый дым. Ахлюстин закашлялся. – Спокойной ночи, Ярослав, – пожелал я. Глава 9 Победа На завтрак, вопреки моим предположениям, Октябрина явилась. Я думал, она будет отлеживаться, прикладывать к разбитой переносице печеную свеклу, а она пришла. Лицо у нее было немного покореженное. Даже не немного, так, наполовинку. Такой большой синяк. Видимо, отдельные гематомы коварно объединились в одну большую. Я поинтересовался у Октябрины, что это с ней произошло и где это она умудрилась приобрести подобные украшения, но она не ответила. Поглядела на меня с зоологической ненавистью. Я же ей только улыбался. Не, надо заканчивать наши дела. Октябрина просто кипит, сегодня ночью она меня не расцарапывать придет, она меня убивать придет. С суковатой дубиной. И Потягин. Бедняжка опасается, что Лунная Карта достанется Урбанайтесу! Может вполне явиться за Картой, а меня на всякий случай тоже чем-нибудь огреет, панцирем каким-нибудь черепашьим. Надо подкрепить его в этом убеждении. Как удачно все получилось! И быстро. Мне стало даже как-то обидно. Я планировал долгую психологическую борьбу, нанесение точечных ударов по слабым местам каждого, постепенное разрушение защиты… А получилось все не так. А я ведь готовился. Составлял личностные профили, моделировал векторы поведения, просчитывал… Потягин – формальный лидер, сросшийся с этой ролью и во что бы то ни стало стремящийся ее удержать. В душе немного трусоват и боится показаться слабаком. Урбанайтес умен и из-за этого считает, что лидером должен быть он. Недолюбливает Потягина, считает его недалеким дурачком. Октябрина – девушка, и это все объясняет. Она считает, что парни ее задвигают. Что они мешают ей реализоваться. Что это она самая умная и красноречивая. Ну и так далее. Ахлюстин – ведомый, куда его компания потащит, туда он и пойдет. Такой типичный подручный. Одним словом, тысяча лет прошла, а психология у нас как была дремучая, так и осталась. Пещерный век, короче, даром что к звездам летаем. Я разыграл все по ходам, но Ахлюстин вот меня подвел. Не оправдал надежд. Оказался старина Ахлюстин гораздо интереснее, чем все эти его друзья-кривокопытчики. Но, с другой стороны, этот его бунт подыграл мне как нельзя лучше. Бедняга Ахлюстин загнал своих друзей в такой капкан… Все оказалось гораздо проще. И люди оказались гораздо проще. Зависть, стремление к лидерству, комплексы… Плюс отсутствие привычных удобств, плюс немного голода, плюс зависть – змея, пьющая душу. Все готово. Остался последний шаг. Завершающий мазок. Момент истины. Как говорили раньше, контрольный выстрел. И во время завтрака я взвел курок. Надел очки, чтобы сделаться похожим на старинного бухгалтера-бюрократа, приказал Андрэ принести мне тропический салат с желе и мороженым в большом хрустальном бокале. – Наш эксперимент вступил в завершающую фазу, – сказал я и съел кусочек ананаса. – Все развивается по плану, поступательно, хотя и несколько быстро… Я думаю, можно подвести некоторые промежуточные итоги. Я поглядел на мурзиков из-под очков и с сочувствием приложил прохладный стакан к лицу. Разумеется, к своему. А что, у меня тоже царапины, я тоже пострадал. – На протяжении всего эксперимента я вел строгий учет добычи тростника. И по моим подсчетам… Я достал блокнотик, полистал. Никакого учета я, разумеется, не вел, но вид создать надо было. Мороженое плавилось, желе плавилось, вся эта прелесть смешивалась с фруктовым соком, желудок Октябрины зарычал саксофоном. – Да, друзья, по моим подсчетам, на первом месте находится наш доблестный Фома! Я слегка поклонился в сторону Урбанайтеса. Потягин громко скрипнул зубами. – На втором месте с небольшим отставанием наш уважаемый король спортивной дискуссии Виталий Потягин! Аплодисменты! Аплодисменты! Я похлопал в ладоши, никто меня не поддержал, что-то они совсем чувство юмора утратили. – И наконец, Октябрина Иволга! Умница, красавица и чемпионка по прыжкам с вышки на лошади! Занимает почетное третье место! Что неудивительно – слабая девушка не может ничего противопоставить нашим монстрам! Урбанайтес и Потягин – короли тростника! Это я специально. Даже невооруженным глазом было видно, что Урбанайтес работал слабее Потягина. Старался чуть меньше, ленился больше, все придумывал чего-то, изобретал. Но, как говорится, разделяй и властвуй. Октябрина тоже. Эта бестия работала неплохо, я бы, пожалуй, сказал, что она могла посоперничать даже с Потягиным. Но я объявил, что Октябрина занимает почетное последнее место. – Не расстраивайся, Октя, – утешил я. – Мороженого хочешь? И протянул Иволге бокал. У нее чуть глаза от ненависти не выскочили. Прекрасно. – Я должен констатировать, – улыбнулся я, – что вы стали почти настоящими надсм… то есть руководителями производства. У вас получается. И я не сомневаюсь, что кто-то из вас одержит победу! Но я вот что подумал – зачем вам мучиться еще неделю, а то и две? Мало ли что еще за эти две недели может случиться, правда, Октябрина? Сезон дождей, опять же, не за горами. Поэтому давайте решим все скорейшим образом. Выясним победителя прямо сейчас. Кролики молчали. Смотрели на меня исподлобья. – Все в духе нашего эксперимента, – заверил я. – Все в соответствии с историческими реалиями. – Прямо сейчас? – не удержался Потягин. – Ну конечно, Виталя. Прямо сейчас! Больше никакого тростника, никаких ботов. Сейчас все и определим. – Ребята? – Потягин повернулся к своим. – Как? – Я согласен, – тут же ответил Урбанайтес. – Ну и хорошо! – обрадовался Потягин. – Прямо сейчас… – Друзья! – сказал я. – Почему вы Октябрину не спрашиваете? Мне кажется, она возражать будет! Ей одной… – Я согласна! – тут же проскрежетала Октябрина. – Она согласная! – подмигнул я Потягину и Урбанайтесу. – Тогда пройдемте, тут недалеко, по пути я введу вас в курс дела. Завтрак закончен, Андрэ, дружочек, можешь посуду убирать. Идемте! И я повел их на секретную поляну. Мы шагали по бушу, а я рассказывал: – Мне вы очень понравились, с вами интересно. Скоро мы с ребятами из Ордена полетим на Марс, будем «Марсианские хроники» Рея Брэдбери реконструировать. И вот пока у нас спор идет, что лучше – «Синюю бутылку» или «Были они смуглые и золотоглазые»? Я за «Золотоглазых». Там много интересных ролей, так, например, там есть роль подростка-мутанта, я думаю, на нее бы отлично подошел Фома. И для Потягина там место будет, и для Октябрины. Там есть такая корова, у которой вырос третий рог, я думаю, Октябрине эта роль очень пойдет, она ведь здорово изображает животных! Знаете, в эту короткую поездку я открыл для себя много интересного! Я так к вам привык, что мне даже не хочется с вами расставаться. Я про вас обязательно расскажу Магистру Ордена, он коллекционирует истории про разных чудиков… Я болтал, чувствуя, как у меня за спиной сгущается чернота. Как сжимаются кулаки и зубы, как глаза ищут место для удара. Придется мне после этого путешествия серьезно латать энергетический кокон. Я уже сейчас чувствую, как на спине в районе шеи всшелушивается моя многострадальная шкура. Не исключено, что не один Ахлюстин вожделел моего повешения, Октябрина тоже особа злопыхательная, ей человека обварить маслом – что с Чиполлино поцеловаться, ночью мне все лицо попортила. Впрочем, они вполне достойны – ну, того, чтобы я их включил в свой мемуар. В графу «вредители-паразиты». Мы вышли на полянку. Там уже было все припасено – не зря я все утро старался. Столб. Обычный ствол пальмы, но я постарался, придал ему крайне зловещий вид. С подпалинами, со смолой, с ободранной корой. К столбу был привязан человек, на голове у него болтался вполне аутентичный джутовый мешок. – Ну вот, прибыли, – сказал я. – Располагайтесь. Октябрина ойкнула. – Это Ярослав? – растерянно спросил Урбанайтес. – Это Ярослав, – выдохнул Потягин. – Да, – я хлопнул в ладоши, – это Ярослав! Практически Мудрый! Я поспешил к столбу. – Вуаля! Я сорвал с головы Ахлюстина мешок. – Немедленно его отпусти! – взвизгнула Октябрина. – Немедленно! – Это уже перегиб! – согласился Потягин. – Так нельзя… – Да, Антон, зачем это ты? – неодобрительно сморщился Урбанайтес. И они всем своим бессмысленным стадом двинулись освобождать Ахлюстина. – Стоять! – рявкнул я и выхватил из-под рубахи обрез. Выстрелил в воздух, люблю стрелять, люблю запах пороха. Каракатицы остановились, а Потягин даже присел. – Стоять, – повторил я уже мягко. – Пластиковая дробь с солью, очень больно. К тому же мы должны закончить нашу экспедицию! – Пошел ты к… – Октябрина сбилась, не знала, куда посылать, потом как-нибудь просвещу. – Со своей экспедицией… – Я прошу всего лишь минутку вашего внимания! – крикнул я. – Минуту! Реконструкция должна быть завершена! Они смотрели на меня. Бешено. – Ахлюстин, – я указал на привязанного к столбу, – он нарушил наш договор, нарушил условия игры. Он открыто выступил против своего барона, против своего фазендейро! Против меня! И, в соответствии с традициями, он должен быть наказан! Бичеванием! Сейчас он спит – для его поимки пришлось применять спецсредства. Однако скоро он очнется. И пробуждение станет для него неприятным сюрпризом. Я достал из-за голенища плетку. – Двадцать ударов каждый! – объявил я. – Подходите по очереди! Начнем с Потягина! Я протянул ему плетку. Потягин сделал было движение, но Октябрина прорычала так грозно, что он остановился. – Так и знал, что ты ни на что не способен, – подмигнул я Потягину. – Слушаешь бабу… Слушаешь бабу – сам баба и есть! Может, тогда Урбанайтес?! А, Фома? Давай! Я шагнул к Урбанайтесу. Тот тоже шарахнулся. – Урбанайтес Фома – ума ни хрена! – выдал я. – Знаешь, Фома, старина Ахлюстин неоднократно о тебе отзывался самым неуважительным образом. Говорил, что ты долговязый дурень. А ты его не хочешь разочек стегануть. – Себя стегани! – огрызнулся Фома. – Правильно! – выкрикнула Октябрина. – Совсем одуревший! – Ты бы вообще молчала, макака! Я не держал на Октябрину зла, просто надо было подпустить немного грубости, подлить омерзительности в собственный образ, эх я… – Так! – я хлопнул себя по сапогу. – Так-так! Бациллы бунта проникли в ваши неокрепшие души! Коготок увяз – всей птичке пропасть. Что ж, если вы отказываетесь выполнить свой долг, его исполню я. Я сам проучу этого негодяя! В соответствии со сценарием… Мне было очень смешно. Глядел на их лица и с трудом сдерживался – очень хотелось смеяться. Хохотать. Но я сдержал себя. Я взмахнул в воздухе плетью и подмигнул Октябрине. – Бунтовщик должен быть строго наказан, – сказал я. – Иначе смысла в жизни нет. Шестьдесят плетей, это научит его уважать хозяина! И тут я, как круглый дурачок, повернулся к ним спиной, перекидывая плетку из руки в руку. Ждать пришлось секунд десять, не больше. Через десять секунд меня стукнули по голове. Очень слабо стукнули, даже в глазах не помутнело. Вообще-то я специально раскидал вокруг такие небольшие обрезки от пальмовых листьев, похожие на короткие дубинки. Для пущего искушения. Видимо, ими они и воспользовались. Октябрина воспользовалась, скорее всего, треснула меня именно она. В глазах не потемнело, но я рухнул как подкошенный. Прямо развалился, как карточный небоскреб. Лежал, закрыв глаза, раскрыв уши. Октябрина стукнула меня еще, на этот раз по голове вообще не попала, по шее. По шее получилось больнее. Она бы меня еще и в третий раз осчастливила, однако кто-то ее оттащил. Урбанайтес, наверное. Октябрина нечленораздельно возмущалась, крови моей требовала. – Дайте мне его! – слышал я Октябрину. – Я ему все глаза выцарапаю! Но вместо Октябрины на меня накинулся Потягин. С какими-то всхлипами и всхлюпами он принялся меня пинать, тоже по большей части неумело. Во всех источниках говорится, что следует пинать в область почек и печени, а Потягин лупил по ребрам и в пузо. Болезненно, но неопасно. Минуты две пинал. – Хватит! – подал голос Урбанайтес. – Убьете еще… Спасибо тебе, Фома, за человеколюбие, подарю тебе осциллограф. Потягин втянул сопли и отступил. – Бросим его в море! – принялась фантазировать Октябрина. – Нет, бросим его в термитник! В яму! – Правильно! – согласился Потягин. – Он сравнивал тебя с коровой! Говорил, что у тебя вырос третий рог… – У меня нет третьего рога! – взорвалась Октябрина. – У меня вообще рогов нет! И прекрати вспоминать, что рассказывал этот идиот, а то сейчас в лоб тебе закачу! – Но это ведь не я про рог сказал… – Замолчи, трус! Послышался звук шлепка, видимо, Октябрина влепила Потягину пощечину. – Это нельзя вот так оставлять! И снова шлепок. – Он издевался над нами неделю, – сказал Урбанайтес. – Обзывал, морил голодом, придумывал разные пакости. Перессорил нас почти. Мне кажется, он должен ответить. Спокойно так, без истерии, даже не сказал, а сообщил. Молодец, Урбанайтес, давай, еще чуть-чуть осталось! – Да уж конечно! Я ему все припомню! Все! Мне показалось, что еще немного, и Октябрина скатится в истерику. Или в бешенство. – Мне кажется, что Антона надо наказать, – почти прошептал Урбанайтес. Стало тихо. Они некоторое время молчали, затем я почувствовал, что кто-то вытянул из моей руки плеть. Пять баллов! – Молодец! – обрадовалась Октябрина. – Надо сделать с ним то, что он собирался сделать с Ярославом! – Но это… Это как-то… – А Ярик?! – ярилась Октябрина. – Это же просто мерзко – я никогда ничего подобного даже и не слышала! Лупить людей плеткой! – В термитник – вот это хорошая идея, – вставил Потягин. – И намазать сиропом… – Мне кажется, Антону не помешает разок почувствовать на своей шкуре то, что он готовил другим, – неторопливо проговорил Урбанайтес. – Это справедливо. И надо Ярослава освободить. Я снова чуть не рассмеялся. Придумывая мне кары и осыпая мое недвижимое тело проклятиями, они совсем забыли про спящего Ахлюстина. А теперь принялись пыхтеть, отцепляя его от столба, уронили, я услышал, как наш боксер неаккуратно брякнул костями. Закончив с Ахлюстиным, они принялись за меня. Потащили к столбу, Урбанайтес и Потягин тянули за руки, Октябрина за ноги. Я мучался искушением ее пнуть или просто вскочить с диким воплем и хорошенько их испугать. И если быть уж совсем откровенным, мне было немного страшно. Потому что я представлял, что эти изуверы сейчас со мной будут делать. Я не ошибся. Они притащили меня к столбу и стали привязывать. Разумеется, я им не помогал. Все время валился, один раз свалился на Октябрину, придавил ее к земельке, она верещала, пытаясь меня столкнуть, но я в бессознательности утратил всякую мобильность. Пришлось Потягину и Урбанайтесу переворачивать меня на бок, я при этом весьма неудачно зацепился за Октябринину рубашку и вырвал из нее огромный клок. Но они меня все-таки привязали. Дураки. Собирались меня сечь плетьми, а привязали спиной! Я вот сечь Ахлюстина не собирался и поэтому тоже привязал его спиной – дал им знак, толстый намек… Но эти болваны были ослеплены ненавистью, ничего не поняли. Руки за столб, стянули веревками. Сорвали фляжку с пояса и вылили мне на голову чудесную газированную воду, хорошо хоть без сахара. Я очнулся, открыл глаза и тут же увидел перед собой перекошенную физиономию Октябрины. – Это для тебя пробуждение станет неприятным сюрпризом! – прошипела мне в ухо Октябрина. – Неприятным! Как тысяча кобр, прямо страшно сделалось. Я застонал. – Очнулся! – обрадовалась Октябрина. – Давай, просыпайся! Девушка с фамилией птицы схватила меня за волосы и как следует потрясла голову. Я тут же спросил: – Как самочувствие, красавица? Нос не болит? Октябрина тут же ударила меня кулаком. В зубы. Рассекла губу, я почувствовал вкус крови, приятно. – А я думал, ты меня поцелуешь… Она стукнула меня еще раз. Теперь по уху. – А еще ночью ты хотела мне это ухо отгрызть… – Сейчас ты получишь! – завопила мне Октябрина в другое ухо. – Сейчас! Она выхватила у Урбанайтеса плетку и принялась меня лупить. Не разбираясь – по рукам, ногам, лицу, одним словом, куда ни попадя. Меня никогда не лупили плеткой, это был интересный опыт. Не так больно, как мне представлялось. Терпимо. Но кричал я жутко. Если бы кто со стороны услышал, волосы бы у него зашевелились. Наверное, потом заболит, но это будет потом, завтра. Послезавтра покроюсь коростой. Биогелем не буду пользоваться, шрамы останутся. У меня будут настоящие шрамы! Главное, чтобы эта бешеная красавица не кинулась кусаться. Шрамы одно, укусы – совсем другое. Хотя можно будет врать, что это меня волки так. – Хватит, – Урбанайтес перехватил плетку. – Уже тридцать ударов, с него хватит… – Нет, не хватит! – влез Потягин. Потягин работал ощутимее. В смысле того, что больнее. Хорошо хоть плетку я взял специальную, реконструкторскую – она лупит в треть силы, кожу только рассекает, в мясо не углубляется. Но все равно приятного мало. К тому же Потягин что-то разошелся, во вкус вошел. Так что под конец мне стало действительно больно. И вот когда я стал подозревать, что немного ошибся в расчетах, послышался голос: – Остановитесь! Остановитесь немедленно! Потягин прекратил меня лупить. Октябрина охнула. Ахлюстин проснулся. Все, все сработало идеально. Как я и рассчитал. Я гений. Это оказалось даже интересней реконструкции. В реконструкции все определено заранее, каждый знает свое место и свой маневр, нет творчества. А здесь… Нет, я все-таки велик! Взял четверых самых обычных ребят и за несколько дней превратил их в настоящих зверей! Колоссально! Мой эксперимент войдет в учебники! Надо только придумать этому название. Манипуляция… Экстремальная манипуляция! Вот как я назову свое искусство! – Отпустите его немедленно! – Ахлюстин с трудом поднялся на ноги. – Дураки! Просто дураки… Вы что, так ничего и не поняли? – Ярослав! – Октябрина подскочила к Ахлюстину. – Ярослав! Он хотел… тебя избить! Он нас хотел заставить! – Точно! – с другой стороны подлетел Потягин. – Он хотел плеткой! А мы его сами! Представь! Мы сами! Его! Он попался! Урбанайтес смотрел на это растерянно, не знал, бедняга, как реагировать. – Да это вы попались! – Ахлюстин указал на меня. – Вы! Он вас как кроликов! Нас как кроликов! Всех! Ахлюстин воздел руки к небу. Искренне, но как-то уж очень театрально. И тут я позволил себе рассмеяться. Я хохотал, как сорок восемь гамадрилов, даже сквозь боль, сквозь ломоту в вывернутых руках. – «Чугунная Дубрава»! – смеялся я. – Теперь решено! Вы будете так называться! Или все-таки «Дубрава-Д»?! «Д» – такая многозначительная буква, не правда ли, Октябрина? Октябрина позеленела. – Я его убью, – пообещала она. – Прямо сейчас. Убью его… – Убей себя, – посоветовал я. – И даже больше, как говорили наши далекие предки – убей себя об стену! Даже добавил для закрепления эффекта: – Дура конопатая. Снова засмеялся. А они на меня глазели. А потом Ахлюстин повторил: – Он выиграл. Глава 10 Четыре шага – Я выиграл, – сказал я. Я стоял на пляже. Ахлюстин отвязал меня от столба, и я, покачиваясь, побрел к морю. На пляж. Они шагали за мной. Молча. На берегу я остановился и повернулся к ним. Море волновалось, надвигался шторм, ветер дул с воды, даже не ветер, можно сказать, легкий ураган, он бросал в лицо острые песчинки. Наверное, я был похож на Пушкина, того, что на картине Айвазовского, но рисовал его не сам Айвазовский, а кто, я уже забыл. Пушкин там так еще смотрит в даль. Правда, он там не на пляже, а на валунах, но пляж тоже пойдет. И погода как раз подходящая. Как раз для последней точки. – Вы потерпели фиаско, – сказал я. – Полное и безоговорочное. А я выиграл. Ярослав прав. Молчали. – Я выиграл, – повторил я, – вы безобразны. – Но… – Потягин не мог смириться просто так, Потягин должен был возражать. Я остановил его взмахом руки. – Ты, Виталий Потягин, пытался отравить меня квасом – это низость. Я полагал, ты устроишь что-то более благородное, как-никак председатель дискуссионного клуба «Дубрава»! Это низко и позорно. Я бы на твоем месте устроился в цирк! Потягин потупился. Наверное, ему на самом деле было стыдно. – Да, предводитель «дубравцев» показал себя с наилучшей стороны. Он – просто воплощение добра, я бы сказал даже по-другому – он Воин Добра! Впрочем, остальные тоже отличились. Взять, к примеру, Октябрину… Или нет, зачем ее брать, с ней и так все ясно. Взять Ярослава… – Ярика не трогай! – прошипел Потягин. – Он один… Я икнул. Специально и громко, эти вздрогнули. – Тут ты, Потягин, пожалуй, прав, – сказал я. – Тут ты в десятку. Хлюст меня удивил. Не поддался. Уважаю его. Впрочем, исключения лишь подтверждают правила. В целом же мой эксперимент вполне удался. Даже больше чем удался – я предполагал, что мне понадобится около месяца, а вам хватило всего недели. За неделю с вас слетела вся шелуха, и вы предстали в своем истинном свете! Потягин сжал кулаки. – О, ты опять хочешь меня поколотить! – восхитился я. – На ботах натренировался? А где твоя плетка? Потягин стух. – Бунт подавлен? Они промолчали. – Эх вы, садисты, – укоризненно сказал я. – Настоящие живодеры. Гестаповская гвардия. Изуверы! Инквизиторы-самоучки! – Может быть, – с горечью сказала Октябрина. – Я думаю, что ты прав. К сожалению… К сожалению, у всех нас оказались недостатки, мы оказались слабыми, и ты этим ловко воспользовался… Ты нас провел… – И мы показали себя не с лучшей стороны, – почти что всхлипнул Потягин. – Это уж точно, – улыбнулся я, – особенно ты, сеньор Потягин. Знаешь, раньше таких, как ты, называли потогонами. Потому что вы выжимали из несчастных ботов все соки! Вас всех бы так называли! И при первой же возможности вешали на пальмах! Вы – самые натуральные мелкие негодяи! – Это так, – снова согласилась Октябрина. – Мы – мелкие негодяи. Зато ты – крупный негодяй! И то, что мы проиграли, совсем не означает, что ты победил! Я расхохотался. – Так и знал, что дело закончится дешевыми парадоксами, – сказал я. – Я победил безоговорочно, но никто из вас не хочет признать этот факт. Понимаю. Однако это все, дорогая Октябрина, философия. Причем самого пошлого, кухонного розлива. Цель нашего опыта – доказать, что темная сторона есть в каждом. И мы это с успехом проделали! У вас был выбор. Вы могли поступить, как Ахлюстин. Я не заставлял вас лупить ботов плетками! – Но ты же сам сказал! – перебила Октябрина. – Ты же сам сказал, что ничего страшного в том, что мы будем стимулировать… – Истязать, – поправил я. – Истязать ботов. Как делали ваши духовные предшественники пятьсот лет назад. Да, я сказал, что в этом нет ничего аморального. Я сказал, а вы радостно согласились! А если бы я велел вам с небоскреба прыгнуть, вы тоже прыгнули бы?! Но даже если не брать ботов. Если не брать… Вы начали с ботов, а закончили мной! Я повернулся к злодеям спиной. – Ты сам виноват! – выкрикнул Потягин. – Ты нас вынудил! Я захлопал в ладоши. – Ты нас действительно вынудил, – понуро сказала Октябрина. – Вынудил… Ахлюстин и Урбанайтес молчали. – Вы Нюрнбергский трибунал помните? – спросил я. – На истории должны были проходить. Так там все эти убийцы тоже все время говорили – нас заставили, мы не виноваты! Виноваты! Я ткнул пальцем в каждого, кроме Ахлюстина. – Каждый виноват! Каждый. Выбор есть всегда. Потягин хотел что-то сказать и даже сделал подкрепляющее движение кулаком, но не сказал, будто словом подавился. – Заметьте, я ни разу вас не ударил! – продолжал я. – Ни разу! А вы просто шкуру с меня спустили! Вы озверели! Да, именно озверели! Вы могли честно проиграть. Но вы не пожелали! В вас взыграли темные амбиции, каждый захотел победить, каждый захотел получить Лунную Карту! Я достал из кармана серебряный прямоугольник. – Нате, я вам ее дарю! – я с презрением швырнул Карту на песок. Они стояли, не шелохнувшись. Я и не сомневался, что они не возьмут – это было бы слишком большим унижением. – Нельзя быть немножечко нечестным, – закончил я. – Надеюсь, это станет для вас серьезным уроком! – И для тебя тоже, – сказал Ахлюстин. Я посмотрел на него. И почувствовал. Ахлюстин что-то задумал. По плану сейчас они должны были сидеть на земле, посыпать голову пеплом, кусать друг друга за локти, расцарапывать поникшие плечи и громко рыдать. А я должен был ходить над ними и укоряюще читать нравственные нотации. А потом вызвать корабль, сгрузить их туда и с поношением отправить домой, в родную Киргизию. Но в план вкралась ошибка. По имени Ахлюстин Ярослав. Ахлюстин Ярослав не испытывал никаких угрызений совести, и даже наоборот, он явно считал, что эти угрызения должен испытывать я. В следующую секунду я понял. Я прыгнул в сторону, упал, перекатился, вскочил на ноги. – А вот и он, братцы живодеры! – ухмыльнулся я. – Спартак! Емельян Пугачев Иванович! Сейчас воздаст отмщенье мне! – Эх ты, – сказал с сожалением Ахлюстин. – Ты ведь на самом деле проиграл. А ты тут кувыркаешься… – То есть переименовывать свой «Батискаф» вы не собираетесь? – усмехнулся я. – Отчего же, – Ахлюстин наклонился и выудил из песка Лунную Карту, – отчего же, переименуем. Как ты там предлагал, «Дубрава»? – «Дубрава», – подтвердил я. – Но лучше «Дубрава-Д». – «Дубрава-Д» так «Дубрава-Д». Как договаривались. И Ахлюстин сломал Лунную Карту. И швырнул обломки в воду. Я чуть не охнул. А в глазах у Потягина просияло такое дикое восхищение, что я чуть не зажмурился от блеска. Теперь Ахлюстин стал героем Потягина на веки вечные. – Не нужна нам твоя Карта, – сказал Ахлюстин. – Не нужна. – Но в «Дубраву-Д» переименуетесь? – уточнил я. – Как договаривались. – Значит, я все-таки победил? Ахлюстин помотал головой. Сейчас скажет, что я победил технически, но морально нет. А даже напротив – это они, никчемная банда рабовладельцев и угнетателей, возвысились надо мной на недосягаемые нравственные высоты, а я навсегда остался внизу, барахтающимся в золе и нечистотах. – Нас ты победил, – Ахлюстин старался смотреть мне в глаза. – Может быть, даже раздавил. Кого-то. Во всяком случае, мы надолго все это запомним. Но и ты запомнишь. Своей душе ты нанес ущерб не меньший, чем нашим. Любая победа имеет свою обратную сторону… Сейчас расскажет про пиррову победу. Это когда побеждаешь, но лучше уж было проиграть, выпрыгнуть с дирижабля еще до начала сражения… Короче, скука. – Вот и хорошо, – улыбнулся я. – Мы пришли к обоюдному решению, вы переименовываетесь в «Дубраву-Д», я вас отпускаю. Даже корабль вам вызову. – Это еще не все, Жуткин, – Ахлюстин хрустнул плечами. – Надо поставить точку. Есть еще один вопрос… – Я так и знал, – усмехнулся я. – Сейчас они будут меня бить. Зачем меня бить, Хлюст, меня твои друзья уже побили сегодня?! Но во взгляде у Ахлюстина проскочило что-то такое озорно-неприятное, что я вдруг понял – бить меня они не будут. Сделают что-нибудь погаже. – Сейчас я его… – потерянно сказал Урбанайтес. – Погоди, – остановил Ахлюстин. – Погоди, я хочу его спросить… Ахлюстин уставился на меня. – И о чем же ты хочешь меня спросить? – прищурился я. – Спроси меня об Октябрине, она смешно царапается… – Я о другом тебя хочу спросить, – Ахлюстин смотрел мне в глаза. – О другом. Мы осознали свою глупость. – И подлость, – добавил я. – Хорошо, и подлость. И мы признаем, что в нас есть зло. Октябрина и Потягин недовольно забухтели, но Ахлюстин остановил их движением головы. – Мы признаем и согласны переименоваться. Но и ты должен признать, что твои методы… – Ничего признавать не буду! – перебил я. – Никогда! Я ничего не признаю! – Но мы могли бы вернуться домой вместе, по-человечески. Если ты осознал… – Ничего он не осознал! – щелкнула зубами Октябрина. – Он неисправим! – Она права! Я ничего не осознал! И никуда я с вами не поеду! – Как знаешь, – вздохнул Ахлюстин. И снова стал опасен. Конечно, эта рабовладельческая троица противостоять мне не могла, слишком вымотаны. Но Ахлюстин держался бодро, к тому же на лице у него просто читалось: «Я знаю, что надо сделать с этим гадом!» Я не ошибся. – Сейчас, ребята, мы немного проучим нашего строптивого победителя, – сказал Ахлюстин. И подмигнул мне хитрым глазом. Но я успел. Ахлюстин рванул вперед, попытался схватить меня за плечо, я отскочил назад, правой ногой поддел песок, швырнул его Ахлюстину в глаза. – Хватайте его! – крикнул наш боксер-мыслитель. Глупый Потягин попытался схватить меня, ага, двадцать два за форточку! Я наклонил голову и боднул Потягина в подбородок. Крепко так, зубы точно потрескались. Шансы у меня имелись. Во-первых, я в неплохой физической форме. Во-вторых, я хорошо питался в последнее время, плавал и как следует отдыхал. Сухожилия укрепились, белые волокна моих мышц утолщились, в красных образовался достаточный запас гликогена. Так что истощенная троица меня не очень волновала. А Ахлюстин – другое дело. Я был просто уверен, что он что-то мне припас, пакость какую-то… Я побежал вдоль берега. Надо было просто оторваться, отсидеться в джунглях, потом к тайнику – там НЗ, там трансмиттер… И через три часа дома. Главное – убежать. Вся компания припустила за мной. Потягин и Октябрина первые, за ними Урбанайтес, сам Ахлюстин держался поодаль, скорость особую не развивал, но и не отставал. Точно что-то задумал. Пробежали мы километра полтора. Эти три товарища отстали быстро – слишком много греха приняли на душу, с такой тяжестью не поскачешь. Я решил, что пробегу еще километра три – береговая линия позволяет, а потом развернусь к Ахлюстину. С ним одним у меня шансов немного. Но вмешался сторонний фактор, в Ахлюстине я не ошибся. В его предусмотрительности. Боты. Они выскочили из буша. Видимо, все это время они бежали по лесу параллельно берегу, а теперь Ахлюстин подал невидимый сигнал, и они выскочили. Я не испугался – перепрограммировать роботов на оказание физического воздействия на человека нельзя. Наскочить на меня и скрутить руки боты не могли, но Ахлюстин на то и был Ахлюстиным, человеком, который продолжал удивлять. Боты не нападали. Боты мешали. Сначала я не понял. Они забежали вперед, выстроились в шеренгу и стали медленно замедлять ход, так что очень скоро я начал наступать им на пятки. Никогда не наступали на пятку боту? Это неприятно. Пятки у ботов острые. А я наступил на эти пятки четыре раза. Скорость упала. Я рявкнул на ботов, приказал им разойтись, они разошлись, но уже через минуту вновь забежали вперед и стали подставлять мне свои конечности. И каждые пятьдесят метров мне приходилось орать на них, чтобы расступились. Такой бег по пяткам изматывал гораздо сильнее обычного, уже через километр я понял, что оторваться от Ахлюстина не получится. К тому же боты использовали новую тактику – теперь они не просто забегали, теперь они еще и укладывались на песке, так что мне приходилось перепрыгивать через железные спины. Еще через полкилометра я скис. Остановился. Боты окружили. – Вон разошлись! – рыкнул я. Боты разбрелись, но недалеко, метров на пятнадцать. И тут мне пришла в голову отличная идея. – Лежать! – крикнул я. Боты послушно легли. Я двинул в море. Как я раньше об этом не подумал? Боты слишком тяжелые, плавать не умеют. Могут ходить по дну, а плавать нет, только топорами. Ахлюстин что-то завопил, боты вскочили и последовали за мной, пытаясь отгородить меня от морских просторов. Я вновь на них прикрикнул. Шарахнулись в стороны. Как назло, море было мелкое, а дно остро-каменистое, я то и дело оскальзывался и удалялся от берега медленно. Оглянулся. Ахлюстин вертел что-то над головой, солнце светило в глаза, я не заметил, что именно он там делает. Наступил на что-то колючее, еж, наверное, ногу прострелило, я ойкнул и сел. Боты заботливо протянули руки, помочь хотели, предатели. Я их расшугал и поднялся сам. Ступать на левую ногу было нельзя, прыгать по камням на одной ноге тоже. Поэтому я все-таки ступил на левую. Больно. Завыл, как сирена. Даже как две. Заругался. Всеми теми чудесными могучими словами, которыми ругались наши предки триста и даже четыреста лет назад. Не знаю, то ли от моей ярости, то ли от внутренней энергии этих выражений боты расступились. И я остался один – как раненый лев в окружении кровожадных масаев. Но я все же сделал четыре шага. Потом в воздухе засвистело и стало больно и темно. Глава 11 Ведьмин круг Я победил. Хотя стоять было неудобно. Руки были закованы в кандалы и подтянуты к старому ржавому блоку. Блок, в свою очередь, накрепко крепился к столбу. К тому самому. Опять. Быть прикованным к столбу второй раз за день я не рассчитывал. Но в ошибках и в неожиданностях вся прелесть жизни, я уже говорил. Напротив меня стояла Октябрина с граммофоном. Это тоже было довольно неожиданно. – Осторожнее, солнышко, – сказал я, – а то еще надорвешься! Потом с шестом не сможешь прыгать! То есть с вышки. Ты же с вышки на лошади прыгаешь, это высокий спорт… Октябрина поставила аппарат на землю. – Ты здесь неделю проторчишь! – злобно пообещал мне Потягин. Он тоже тут был. Все они тут, вся компания. И я. Как всегда один, как всегда против всех. – Неделю! Расхохотался Потягину в лицо. – Знаешь, Виталя, – сказал я. – Ты продолжаешь оставаться жалок. Впрочем, ты всю жизнь жалок. Тебя презирают все, даже твои коллеги. – Меня не презирают! – Урбанайтес называл тебя червяком! А Ахлюстин… Ахлюстин слепил из навоза фигурку, написал на ней «Виталя» и повесил ее! – Что?! – Я не вешал фигурку из навоза с надписью «Виталя»! – заверил Ахлюстин. Стоял со своим ковчегом, обнимал его, как первоклассник букварь. Наверное, всю ночь советовался со своим прапра – что со мной делать? До чего дремучие все же типы, подумал я. Просто Зимбабве в шестнадцатом веке! Готовы друг друга сожрать без лука! Не, мне нужен отпуск. – Не слушайте его! – вмешалась Октябрина. – Он же все это специально говорит! Чтобы нас поссорить! У него не язык, а жало! – Ты мне тоже нравишься, красотуля! – я послал Октябрине воздушный поцелуй. – Ты не переживай, я на тебя зла не держу, я только на них его держу. А тебя я понимаю. Месть покинутой женщины может быть страшна… – Какая месть? – Ахлюстин поглядел на Октябрину с подозрением. – Ну как какая, как раньше говорилось – барин поматросил и с обрыва сбросил… Октябрина влупила мне пощечину. Ах как хорошо! – Надо ему рот заклеить, – хрустнул зубами сметливый Урбанайтес. – А то он нас опять всех рассорит! У меня есть лента… – Заклей лучше свои мозги, – посоветовал я. – А то из них опилки сыплются. С такими мозгами ты, мой твердолобый Фома, всю жизнь будешь у Потягина на посылках… Пардон, шевалье, теперь у Ахлюстина на посылках, теперь он у нас в чингачгуках! Потягин покрылся помидорными пятнами. – Смотрите, друзья, как чудесно все изменилось за время нашего путешествия! – я окинул подчеркнуто беспечным взглядом окрестности. – Вы открыли в себе много нового! Изменились жизненные ценности! Раньше вождем и группенфюрером был Потягин, теперь он низвергнут с пьедестала, теперь самый главный – Ахлюстин! Великий Ахлюстин, справедливый Ахлюстин! Покраснел уже Ахлюстин. – Антон Уткин, ты просто змея, – объявила Октябрина. – Я таких еще не видела… – Лучше называй меня как раньше, Ужиком. А я буду тебя Тяпой, первая любовь – это тебе не грабли, не ржавеет… Скажи мне, дорогуша, зачем ты тогда нарядилась обезьянкой? – не удержался я. Ахлюстин блеснул глазом. – А, понимаю. Ты, наверное, любишь животных. Ярослав, а у тебя случайно нет костюма гориллы? Знаешь, это будет интересно… Хотя я на твоем месте опасался бы – девушка, переодевающаяся по ночам в шимпанзе, может быть опасна. Вот взять Потягина – он переодевался рогаликом… – Я не переодевался рогаликом! – взвизгнул Потягин. – Ты тут не неделю, ты тут месяц проторчишь! Руки у тебя отвалятся! Я вздохнул. Надо было продолжать. До конца. Как говорил Ахлюстин – поставить последнюю точку. Я сказал: – Потягин, я думал, ты обычный рабовладелец средней руки, так, живодер-любитель. Но ты метишь выше, в инквизиторы! Я бы тебе поаплодировал, да руки заняты, извини, братишка. Знаешь, когда мы будем реконструировать Реконкисту, я приглашу тебя на роль Торквемады. Слыхал о таком? Потягин, несдержанный Потягин, кинулся ко мне с грозными намерениями, но Октябрина и Урбанайтес его остановили. – Не волнуйся, Антон, ты тут месяц не пробудешь, – успокоил меня Ахлюстин. – И даже неделю ты не пробудешь, мы все-таки не садисты, как ты хочешь представить… – За всех бы я не ручался, – успел вставить я. – Три дня будет достаточно, – определил мою судьбу Ахлюстин. – А как вы отсюда выберетесь? – вопросил я. – Свяжете плот из тростника, парус из соплей? – Не переживай, – успокоил меня Урбанайтес, – я поставил вихрелет на автовозврат, он прилетает каждую неделю. Так что мы очень скоро будем дома. – И через три дня мы вызовем сюда Карантинную Службу, – добавил Ахлюстин. – Разумеется, анонимно? – кисельно поинтересовался я. – Конечно, анонимно! Не вздумайте звонить по открытому каналу – Карантинная Служба вычислит вас в два счета! И спросит – а как же вы оставили беззащитного человека, которого вы до этого истязали плетьми, которого вы бросили в море… Кстати, Ярослав, а чем это ты в меня запустил? Боло? – Боло, – подтвердил Ахлюстин. – Я так и подумал. Ваша компания истязала меня, потом бросила здесь в беспомощном состоянии на растерзание диким зверям? Вас об этом спросят. И еще спросят – что вы вообще на этом побережье делали? Чем занимались? В Римскую империю играли? Или что-то совсем безумное? Ахлюстин плюнул. И первый раз за все это время я был поражен. Укушен в ухо бесноватой пчелой. У нас плюют чрезвычайно редко, я почти не видел, как у нас плюют, по пальцам одной руки можно пересчитать. И вот Ахлюстин плюнул. Как положено, как в старину. Слюной. Она расплющилась по земле неровной, похожей на ладонь звездочкой. Ахлюстин поглядел на эту звездочку и расплющил ее ботинком. После этого он достал из сумки книгу. Не ковчежец в виде гроба. Ожидания мои, увы, не оправдались. Книга. Здоровенная, тяжелая, на вид вполне средневековая, с застежками, поеденными плесенью, коричневым переплетом. Я еще немного надеялся, что это какая-то родовая книга, в нее предки Урбанайтеса записывали самые важные события в жизни, рождение детей, рецепты маринованной сельди, даты первых звездных экспедиций и последних солнечных затмений. Но Ахлюстин кивнул Андрэ, тот приблизился, и боксер вручил боту сей фолиант. Я от удивления присел даже, и кандалы впились в запястья. Жаль, что себя со стороны не вижу, подумал я. Я, наверное, очень неплохо сейчас со стороны выгляжу. Враги приковывают меня к скале, скоро прилетит орел клевать мою селезенку, жаль, что погода опять наладилась, ровная, теплая. Тут бы бурю! Надо было поговорить с Магистром, у нас в Ордене есть отличный специалист по погоде, хоть торнадо, хоть ураган, все организовать может, а тут погода меняется просто на глазах… Камеры! Надо было везде расклеить камеры! Чтобы весь этот пир духа зафиксировать! Вот была бы потеха! Жаль, что поздно додумался, когда меня уже к столбу приковали. А потом бы рассылал этим по почте. Вот, садится Октябрина через десять лет отобедать в кругу семьи, съесть щей или леща с гречневой кашей, а тут начинается трансляция – как она в юном возрасте била плетьми несчастного мальчика… Какой удар по аппетиту! – Тебя лечить будут! – пообещал мне Потягин. – Долго! Очень долго! – Его лечить бесполезно, – возразила Октябрина. – Ему надо в воспитательный лагерь. – Отличная идея, – согласился Урбанайтес. – Лагерь ему не помешает. Самим им всем лагерь не помешал бы. Умники. – Дурачье тифозное, – сказал я, – последний лагерь для воспитания закрыли тридцать лет назад! Меня в ваш лагерь уже два раза пытались отправить! Да только некуда отправлять! Я сам вас туда отправлю… Потягин попытался дернуться еще раз, однако Урбанайтес и Октябрина перехватили его и повели к берегу. – Будьте осторожны! – напутствовал я во-след. – В этом районе полно пиратов! Но они даже не оглянулись. Исчезли в зарослях. Остался один Ахлюстин. – Будь здоров, – Ахлюстин поглядел на меня с сожалением. – Может быть, потом, когда ты станешь человеком, мы еще… – Ахлюстин, сваливай, а? Не хочу твои проповеди выслушивать. Может, цепи все-таки снимете? – Это чтобы у тебя не было соблазна сбежать, – Ахлюстин развернулся и отправился вслед за своими друзьями. – Я буду по вам скучать! – кричал я им вслед. – Октябрина, не забывай меня, крошка, прости, если сможешь! Я буду тебя всегда помнить, любимая! Все. Удалились. Я остался один. Октябрина вернулась. – Прощальный поцелуй? – ухмыльнулся я. – Я давно этого ждал, мы остались тет-а-тет… Октябрина присела возле граммофона, принялась крутить ручку. Поставила иглу на пластинку и ушла. А я остался. Я, Андрэ с родовой энциклопедией и «Марш энтузиастов». А когда пластинка закончилась, я остался совсем один. С ботами. Они стояли вокруг меня. Метрах в десяти. Блестящие и молчаливые. Плотным кругом, вся сотня. Ведьмин круг. Не шевелились, Ахлюстин их отключил. Каким-то неведомым мне способом, видимо, в кибертехнике разбирается. Собрал их, велел смотреть на меня и отключил. И они смотрят. Мертвыми глазами. Одного Андрэ оставил в рабочем состоянии… Андрэ. Он стоял с книгой под мышкой. И смотрел на меня вопросительно. Мне не хотелось с ним разговаривать. Я даже не знал, чего мне хотелось. Видимо, все эти три дня Андрэ должен был кормить меня, поить и развлекать чтением. А я ведь их тоже чтением развлекал… Книга «Для благочестивых мальчиков и девочек»… Да, не рой другому котлован, обвалишься в него конкретно – язык древних удивительно ярок и лаконичен. Что-то щелкнуло над головой. Цепи ослабли, и я смог сесть. Это называется гуманизм. Правда, отойти дальше, чем на метр, от столба у меня все равно не получилось. Оказался на поводке, как Дружок. Стал думать. История закончилась, но несколько вопросов продолжали оставаться открытыми. Жук. Сильфида эта. Или сильфид. Не знаю точно. Я так и не понял, как он появился в ружье. Кто подложил? Непонятно… Бараки в лесу. Так и не проверил. А надо было, кто его знает, что там на самом деле. Местность странная… Вся эта Латинская Америка странная местность, что тут только не происходило… Загадки. Несколько загадок – это всегда хорошо. Закрытые двери – вещь удивительно скучная, скучнее нее только кирпичные стены. Я вот лично люблю книжки, в которых остаются загадки. Где не совсем ясно, кто убил. Где не до конца ясно, что будет там, за обложкой. Этому и Магистр учил. В любой истории всегда должна быть тайна. Клад Стеньки Разина, источник вечной жизни Кортеса, исчезновение Четвертой марсианской экспедиции. Если знать все разгадки, то жить станет неинтересно. И я не хотел их знать. Сидел, отдыхал. Иногда, чтобы не скучать, пытался снять кандалы. Не очень получалось. Просил Андрэ снять кандалы, Андрэ не реагировал, Ахлюстин его тоже подкрутил, и теперь бот не очень хорошо мне подчинялся. Нет, если мне будет грозить серьезная опасность, Андрэ мне поможет… А так – нет. Вечером, когда стемнело, мне стало совсем грустно. – Ладно, – сказал я Андрэ, – не хочешь мне помочь, так давай, почитай мне что-нибудь. Из этой книги. Там наверняка какой-нибудь роман воспитания. Давай, воспитывай меня, поднимай на высокие духовные уровни, я ценю классику. – Слушаюсь, масса. – Не называй меня больше так, – велел я. – Реконструкция закончилась. Называй меня просто Антон. – Хорошо, Антон. Андрэ совершенно по-человечески послюнявил пальцы и открыл книгу. – Ну что там? Бот молчал. Листал страницы и молчал. – Что такое? – спросил я. – Почему молчишь? – Здесь нет никаких букв, – ответил бот. – Книга пуста. – Как пуста? – Абсолютно пуста. Только бумага. Плотность около ста… – Постой, – остановил я бота. – Посмотри в других спектрах. – Конечно. Бот принялся вращать глазами. – Нет, ничего, – подтвердил он через минуту. – Во всех спектрах, доступных моей визуальной системе, не наблюдается ничего. Книга пуста. Я хотел было со злобы приказать боту порвать эту книгу и сжечь, но передумал. Наверняка этот Ахлюстин мне ее неспроста подарил. С каким-то смыслом или подсмыслом, с какой-то непростотой. – Дай сюда! Бот протянул мне книгу. Книга как книга, ручной переплет, произведение искусства. Несколько первых страниц выдраны с мясом. Вероятно, Ахлюстин вел дневник. И теперь, вероятно, он хотел, чтобы дневник вел я. Записывал. Чтобы это была летопись моего перевоспитания, роста над самим собой. А чем мне писать, голубчики? Кровью? И тут мне пришла в голову прекрасная идея – я понял, что эта книга в будущем сослужит мне прекрасную службу. Я буду писать в ней свои воспоминания. Мемуар. Надо ведь оставить потомкам свидетельства моего героического пути. И я их оставлю. Запишу с подробностями, с присущим мне юмором, с литературным талантом, с правдивостью и точностью. А пока мне стоит поспать. Я взял у бота книжку, положил ее под голову и уснул, убаюканный своими будущими свершениями, и мне снились удивительно приятные сны, в основном про полеты меж звезд. Проснулся ночью. Неожиданно и неприятно, что-то вокруг было не то, угроза какая-то. Звезды светили необычайно ярко, казалось, что они висят буквально над деревьями. И было очень тихо – верный признак. Ни тебе плеска волн, ни шороха листьев, даже пальмовых воров не слышно, мир как будто выключили. Я сел, прислонился к столбу. Андрэ не видно. А остальные стоят кругом. Как мертвецы какие-то… Стало неприятно. Я почувствовал, как по спине пополз холод. Сразу вспомнились легенды про взбесившихся роботов, страшилки, которые мы рассказывали в походе у костра. Как роботы нападают… Конечно, чушь. Чушь, небывальщина. Боты стояли, не двигаясь, но мне все время казалось, что за моей спиной они шевелятся. Перемигиваются, приближаются… Я обернулся, цепь звякнула, и от этого звяка меня пробрало холодом еще шибче. Звук получился мертвецкий и тоскливый, я почувствовал себя одиноким, самым одиноким человеком на свете. Если честно, я готов был позвать на помощь. Все так же тихо, очень тихо, чтобы нарушить эту тишину, я стал свистеть. «Марш энтузиастов», первое, что пришло в голову. Не знаю, сколько я его свистел, остановился, когда губы заболели. Джунгли были темны и беззвучны. Так не должно было быть, в джунглях ночью полно всевозможных звуков, все время кого-то жрут… Почему тут такая тишина? И почему я раньше этого не замечал? Так тихо не должно быть, не должно… И прежние мысли вернулись. Может, тут действительно что-то не то? Потягин, длинные бараки, руины, Злыднев Бряг… А я и не посмотрел… А вдруг здесь и на самом деле… Зомби… Какие еще зомби вообще?! Нет, три ночи здесь не хочу, спасибо Ахлюстину… Может, я все-таки перегнул палку? Может, не надо было с ними так перекручивать? Так я подумал. А потом среди ветвей стали загораться глаза. Это долгопяты, убеждал себя я. Долгопяты, ярмаяху, демоны чего-то там. Ничего страшного, это не зомби, никаких зомби не бывает… Ничего страшного, это не зло, это мелкие неприятности…